– Я просто беспокоюсь за тебя, Маргарет.

– Мэгги, – напомнила я, зная, что мама зовет меня полным именем только в тех случаях, когда тревожится. – И тебе вообще незачем беспокоиться обо мне.

– Ты забыла, почему здесь очутилась?

Ее вопрос уязвил меня, напомнил, что я навсегда останусь дочерью, которая опозорила ее.

– Это я помню.

Она кивнула, помолчала и бросила взгляд вниз.

– Еще почти ничего не заметно.

Я машинально прижала ладони к животу.

– Свитер, который ты купила, все скрывает.

– Это брюки для беременных?

– Пришлось купить их в прошлом месяце.

Она улыбнулась, но было видно, что она опечалена.

– Знаешь, мы ведь скучаем по тебе.

– И я по вам, – в этот момент я сама верила в то, что говорю, хотя мама порой вела себя так, что верить становилось слишком сложно.

Общение с отцом получилось таким же неловким. Почти весь четверг он провел с тетей, вдвоем они или сидели за кухонным столом, или стояли на веранде за домом, у воды. Даже за ужином он обращался ко мне разве что с просьбами вроде «не передашь мне кукурузу?». Усталые после поездки, а может, измученные стрессом, мои родители вскоре после ужина уехали к себе в отель.

Вернувшись на следующее утро, они увидели нас с Брайсом, занимающихся за кухонным столом. После краткого знакомства – Брайс был обаятелен, как всегда, мои родители сдержанно изучали его, – они устроились в гостиной, негромко переговариваясь, а мы продолжили заниматься. Но, несмотря на то что я опережала программу, присутствие родителей здорово нервировало меня. Все происходящее выглядело дико, и это еще мягко сказано.

Брайс уловил напряженность, и мы договорились закончить сегодня пораньше, к обеду. Если не считать тетиного магазина, поесть в окрестностях можно было лишь в нескольких заведениях, и я остановила выбор на ресторане «Пони-Айленд». Раньше я там никогда не бывала, и хотя кормили у них только завтраками, родители не стали возражать. Я выбрала тост по-французски, мама тоже, а папа – яичницу с беконом. Потом они заглянули к тете в магазин, а я вернулась домой вздремнуть. К тому времени, как я проснулась, мама о чем-то разговорилась с тетей Линдой, уже вернувшейся с работы. Папа пил кофе на веранде, и я составила ему компанию, усевшись во второе кресло-качалку. Первой моей мыслью было, что таким подавленным папу я еще никогда не видела.

– Как дела, папа? – спросила я, притворяясь, будто ничего не замечаю.

– Все в порядке. А у тебя?

– Немного устала, но это нормально. Если верить книге.

Он бросил краткий взгляд на мой живот. Я поерзала в кресле, стараясь устроиться поудобнее.

– Как на работе? Мама говорит, у тебя в последнее время много сверхурочных.

– Полно заказов на новые 777–300, – подтвердил он, словно все обязаны были разбираться в моделях «Боинга» так же, как он.

– Так ведь это хорошо, правда?

– Это средства к существованию, – буркнул он и отхлебнул кофе. Я снова поерзала, прислушиваясь, не напомнит ли о себе мочевой пузырь, чтобы под этим предлогом уйти в дом. Нет, не напомнил.

– А мне понравилось учиться фотографировать, – решилась сказать я.

– А-а. Хорошо.

– Хочешь посмотреть мои снимки?

Он ответил лишь через некоторое время.

– Я все равно ничего в них не пойму, – и он умолк, а я смотрела, как пар, поднимающийся над его кружкой, быстро рассеивается, словно кратковременный мираж. Наконец папа, понимая, что теперь его очередь поддержать разговор, вздохнул. – Линда говорит, что ты очень помогаешь ей по дому.

– Стараюсь, – кивнула я. – Она дает мне поручения, но я не возражаю. Мне нравится твоя сестра.

– Она хорошая, – он, кажется, всеми силами избегал смотреть в мою сторону. – До сих пор не понимаю, зачем она перебралась сюда.

– А у нее ты спрашивал?

– Она говорила, что они с Гвен, когда ушли из ордена, решили пожить в тишине и покое. А я-то думал, в монастырях тихо.

– Вы с ней в детстве дружили?

– Линда на одиннадцать лет старше меня, поэтому она после школы заботилась обо мне и наших сестрах. А когда ей было девятнадцать, уехала из родительского дома, и после этого я долго не виделся с ней. Но она писала мне. Мне всегда нравились ее письма. А когда мы с твоей мамой поженились, она пару раз приезжала к нам в гости.

Таких длинных речей папа при мне еще никогда не произносил, и я опешила.

– Я помню, как она приезжала всего один раз, когда я была еще маленькой.

– Ей было непросто вырваться. А после переезда в Окракоук возможностей стало еще меньше.

Я внимательно посмотрела на него.

– У тебя правда все хорошо, папа?

Он долго думал, прежде чем ответить.

– Просто грустно, вот и все. Из-за тебя и всей нашей семьи.

Я понимала, что он просто честен со мной, но, как и мамины, его слова больно ранили меня.

– Мне очень жаль, я всеми силами стараюсь загладить вину.

– Знаю, что стараешься.

Я сглотнула.

– Ты все еще любишь меня?

Он впервые посмотрел мне в глаза, его удивление было неподдельным.

– И всегда буду любить. Ты всегда останешься моей девочкой.

Оглянувшись через плечо, я увидела, что мама с тетей по-прежнему разговаривают, сидя за столом.

– По-моему, мама волнуется за меня.

Он вновь отвернулся.

– Никто из нас не желал тебе такой участи.

Мы еще посидели молча, потом папа поднялся и ушел за еще одной чашкой кофе, оставив меня наедине со своими мыслями.

Позднее, тем же вечером, после того как родители уехали в отель, я засиделась в гостиной вместе с тетей. Ужин прошел в атмосфере неловкости, замечания о погоде чередовались с длинными паузами. Тетя Линда мелкими глотками попивала чай, устроившись в качалке, а я вытянулась на диване, сунув ступни под подушку.

– Они как будто даже не рады видеть меня.

– Они рады, – возразила она. – Просто видеть тебя оказалось тяжелее, чем они думали.

– Почему?

– Потому что ты уже не та девочка, которая уехала от них в ноябре.

– Та же самая, какая же еще? – Но не успев договорить, я поняла, что это неправда. – И даже снимки мои смотреть не хотят, – добавила я.

Тетя Линда отставила чашку на стол.

– Я не рассказывала тебе, как в то время, когда я работала с такими же девушками, как ты, мы обустроили у нас комнату для рисования? С акварельными красками? Там было большое окно, выходящее в сад, и почти все девушки за время пребывания у нас пробовали рисовать. Некоторые даже пристрастились, и, когда родители навещали их, многие хотели показать им свои рисунки. А родители отказывались смотреть гораздо чаще, чем соглашались.

– Почему?

– Потому что боялись увидеть отражение художницы вместо собственного.

Больше она ничего не добавила, а я той же ночью, обнимая в постели Мэгги-мишку, задумалась над ее словами. Мне представились беременные девчонки в светлой просторной комнате монастыря, за окном которой разрослись полевые цветы. Я думала о том, что они