чему-либо цену в соответствии с тем, насколько это ценится другими людьми. Мои убеждения значения не имеют. Это ты веришь, что душа существует, а потому я отдам тебе свою за самую высокую цену.

– Что это будет за цена?

– Твое полное повиновение нашему соглашению. – Я забрал ручку и бумагу у нее из рук и спрятал их в нагрудный карман. – Вернемся к вопросу, когда я решу, что конкретно это подразумевает. Тема закрыта.

От потребности овладеть ею, завоевать ее и выкинуть вон я лишился сна.

В этом даже не было никакого смысла, а смысл всегда служил мне компасом, на который я мог положиться.

Персефона вынуждала меня чертыхаться, а ничто никогда не заставляло меня это делать. Но вот мы ступили на этот путь, и я произнес слово «черт». Не потому, что сломал пару ребер, (что, к слову, тоже случалось), и не потому, что был ранен и истекал кровью. А потому, что она выглядела напуганной, а я больше никогда не хотел видеть эту эмоцию на ее лице.

Она разгладила платье, рассматривая меня из-под густых ресниц.

– Я рада, что мы едем на это благотворительное мероприятие. Мы нигде не появлялись вместе как пара с тех пор, как поженились. Мы с Пакстоном постоянно ходили на свидания. Мне этого не хватает.

– И куда же Пакстон тебя водил? – вопрос вырвался прежде, чем я успел запихнуть его обратно в глотку и задавиться. А именно это я и заслуживал за то, что вообще допустил такую мысль.

Персефона сдула прядь волос цвета подсолнуха, упавшую ей на глаз.

– У нас был годовой абонемент в «Дисней». Я люблю хорошие сказки. Мы ходили в рестораны, танцевальные клубы и на футбольные матчи. О, а еще иногда устраивали пикники. Мы мечтали поехать в медовый месяц в Намибию, но нам это было не по карману.

– Почему в Намибию?

Почему ты задаешь ей все больше вопросов?

– Однажды я увидела в журнале фотографию пустыни в Намибии. Желтые дюны были похожи на бархат. Я стала одержима идеей о том, чтобы лечь на одну из этих безупречных дюн и смотреть на солнце. Это казалось мне апогеем жизни. Так пронзительно. Так чисто.

Так глупо.

Ей хватило ума покраснеть.

Я снова отвернулся к пейзажу, проносящемуся за окном, достаточно наслушавшись о ее прошлых отношениях.

– Мы здорово проводили время.

Грудь пронзила незнакомая прежде острая боль. Может, у меня сердечный приступ. Все равно провести ночь в отделении неотложной помощи явно лучше, чем смотреть, как Эрроусмит прилюдно пускает слюни при виде моей жены, как похотливый десятиклассник.

– На благотворительном балу будет человек по имени Эндрю Эрроусмит. Это он подал иск против «Королевских трубопроводов». – Я сменил тему.

– Я видела его по телевизору. Он ведет утренние шоу и дискуссии на тему окружающей среды.

– Я рассчитываю, что ты будешь паинькой. Он станет внимательно к нам приглядываться, искать, к чему прицепиться.

Персефона бросила на меня любопытный взгляд.

– Почему мне кажется, что дело не только в судебном иске?

– Мы давно знакомы. Выросли вместе, какое-то время учились в одних заведениях. Его покойный отец работал на моего.

– Полагаю, его уход не сопровождался наградами как лучшему работнику года.

– Athair уволил его с позором и внес в черный список, чтобы он не смог устроиться ни в одну уважаемую компанию на Восточном побережье. У Эрроусмита-старшего был талант к растрате.

Персефона положила ногу на ногу.

– Значит, этот судебный процесс носит личный характер?

Я ответил ей коротким кивком.

– Эрроусмит-старший недавно умер.

– Что разбередило старую рану и вынудило Эндрю устроиться на работу в «Зеленую жизнь».

Она быстро соображала. Цветочница оказалась гораздо умнее, чем я считал до того, как предложил ей выйти за меня замуж.

– Почему пресса об этом еще не просекла? – Она поправила мой галстук. На сей раз я не смахнул ее руку. – О его скрытых замыслах. Он ведь публичный человек.

– Я пока не слил эту информацию.

– Почему?

– Эрроусмит тоже кое-что обо мне знает. Мы грозим друг другу нашими грехами и ждем, кто спасует первым.

– Тогда давай заставим его отступить, муженек.

– В этом деле нет никаких «мы». Ты беспокойся о том, чтобы подарить мне наследников, а я буду беспокоиться об Эрроусмите.

Персефона изучала меня взглядом, ее голубые глаза были спокойны. Я видел, что она больше не боялась меня, но не понимал толком, радовало меня это или же раздражало.

– Я серьезно, Цветочница. Не лезь в мои дела.

Она все так же улыбалась.

– На что ты смотришь? – Я косо на нее глянул.

– Ты всю дорогу держал меня за руку. С того самого момента, когда забрал у меня контракт.

Опустив взгляд, я тут же убрал руку.

– Не заметил.

– Ты красивый, когда смущаешься.

– Персефона, клянусь, я переселю тебя в твою драгоценную Намибию, если не прекратишь действовать мне на нервы.

– Так значит, теперь я постоянно тебя раздражаю. – Ее голубые глаза сияли. – Уже одна стабильная эмоция. Осталось еще двадцать шесть!

Эмоций всего двадцать семь? Сдается мне, столько совершенно невозможно контролировать. Неудивительно, что большинство людей решительно бесполезны.

Водитель открыл заднюю дверь. Я вышел первым и взял нежную ладонь жены в свою, пока камеры щелкали, пожирая нас, желая получше рассмотреть женщину, которая решила связать свою судьбу со Злодеем.

Я прикрыл жену спиной и прошел мимо репортеров, телом загораживая ее от слепящих вспышек, чтобы она не споткнулась и не поставила меня в неловкое положение. Шоу начинается.

Благотворительный бал напомнил мне о том, почему я не вступал в близкий контакт с людьми.

Во всяком случае, за пределами спальни.

Над тщательно уложенными прическами витало едкое облако парфюма. Мраморный клетчатый пол отеля девятнадцатого века сверкал, а аристократы, увековеченные на портретах, обрамляющих бальный зал, с укором глядели на гостей.

На этом мероприятии все было фальшивым, начиная от разговоров и заканчивая винирами на зубах и крокодильими слезами по поводу того, ради чего мы собирали средства. Клоуны для котят? Храм для муравьев? Что бы это ни было, я понимал, что выделяюсь, как трезвый парень на студенческой вечеринке.

Я повел Персефону внутрь, не обращая внимания на нескольких человек, которые по глупости решили ко мне подойти.

В этом и заключалась вся прелесть титула самого ненавистного бизнесмена Бостона. Мне было незачем делать вид, будто мне не плевать. Я хотел поговорить наедине с человеком, подавшим в суд на мою компанию, поэтому пришел сюда с чеком, от которого организаторы не могли отказаться. Но моя готовность общаться с людьми или вести себя благородно была