зимнем выходе. Он красочно рассказывал, как нестерпимо болели глаза и отказывались подниматься веки. Астор тогда говорил и о жгучем чувстве беспомощности и стыда, что он стал обузой для группы, о страхе, что зрение не вернётся. Именно это запомнилось мальчишке больше всего: оказывается, его замечательный старший брат может чего-то бояться.

И слепота, как состояние вечной темноты. Это врезалось в память подростка.

А сейчас он впервые в жизни стоял перед блистающей снежной равниной и благодарил Единого, что рассказ старшего брата сохранился в памяти…

* * *

«Легко быть умным, когда уже знаешь решение» — усмехнулся мастер-сержант.

Решений, на самом деле, могло быть несколько. Северные охотники делали «снежные очки» из тонких пластинок дерева или кости и прорезали в них узкую щель. Пластина могла быть одна, закрывающая оба глаза или две — соединённые кожаным ремешком или бечевкой над переносицей.

Некоторые северные мастера покрывали резьбой повседневной предмет обихода, превращая его в произведение искусства, используя для него драгоценную кость из бивня морского зверя.

Но были и варианты попроще.

Больц отхватил от края тента полосу шириной пальца в четыре, длины достаточной, чтоб обвязать вокруг головы. Аккуратно разметил и кончиком ножа, как шилом, проколол два крохотных отверстия для глаз. Примерил, подвигал, огляделся.

У лесного охотника и воина, привыкшего видеть, слышать и чувствовать окружающее пространство даже кожей спины, ограничение зрения в маленькую точечку вызывало просто какой-то зуд внутри головы, но Больц терпел.

Замотав лицо по самые глаза башлыком, он размеренно топал по пологому косогору, удерживая направление на приметную гору, которую про себя назвал «Тризубом». Именно на нее указывала дорожка их следов, когда он оглянулся на гребне перевала, двигаясь к Степи. Дневные и ночные ветры загладили следы, но ориентир запомнился.

Участок был относительно простой, хотя Больц не расслаблялся, постоянно прощупывая перед собой дорогу кончиком распущенного лука. Снежник это или ледник — а в трещину провалиться не хотелось.

Выбирая путь не торопился «свалиться» в раскрывающуюся внизу долину, а забирал вправо, стараясь держаться поближе к гребню отрога. Насколько он помнил дорогу, они сюда шли долиной целый день, и делали две стоянки — одну у входа в долину, другую — перед самым перевалом. Больц же собирался идти сегодня целый день гребнем и выйти под перевал, через который они попали в долину, к вечеру, а то и взять его. Гребнистый отрог потихоньку понижался, уклон и вперед и влево был вполне терпимым и Больц имел все основания надеяться на успех.

Желудок выводил рулады, уже не обманываясь пустой водичкой, но путник твердо рассчитывал доесть остатки припасов только на ужин. Песни тоже спасали слабо.

К приятному удивлению Больца, седловину перевала он увидел сразу после полудня.

По дороге, правда, пришлось огибать разлом, похожий на след от гигантского меча поперек хребта. Пришлось потерять немного высоты. И времени.

Перевал дался удивительно легко.

Еще засветло Больц спустился к старой стоянке у подножия перевала уже в следующей долине. За день удалось пройти путь, который в том направлении занял больше двух дней.

Больц был доволен собой, укладываясь спать. Но не успел он прикрыть глаза, как перед ним возникла знакомая серая тень.

— Что, егерь, не спится?

— Так себе чувство юмора у тебя, — буркнул егерь в ответ. — Шутки часто повторяешь…

* * *

— Да? — тень бесформенным холмиком устроилась рядом. — Так это же твоя шутка…

— Так не единственная же, — тем же тоном ответил Больц, демонстративно поворачиваясь к тени спиной. — Хороших снов!

— Э-э, егерь, так дело не пойдет! — решительно заявила тень. — Я тут что — комаров от тебя отгонять буду? Где это мы?

— Отгоняй! — великодушно разрешил егерь, но в следующий момент аж подскочил от неожиданной догадки. — Так ты же не знаешь, где я? Правильно? Я не знаю — и ты не знаешь, а посмотреть моими глазами не можешь. И в голове покопаться не можешь. Тебе надо, чтоб я сам сказал? Так?

— Так, — спокойно признала тень. — Но ты и так скажешь…

— Э-э, погоди! А когда ты мне сестру показал, это что было?

— Сестру? — тут уже удивился призрак. — Я тебе хотел показать твой самый большой страх… А ты, оказывается, сестры боишься…

И призрак рассмеялся мелким, бисерным, смешком, похожим на старушечье кудахтанье.

— Не сестры я боюсь, а тех непотребств, что вы с ней творите!

— Мы творим? Во-от оно что — у тебя сестру увели! — возникло впечатление, что серая тень удовлетворенно потерла руки. — Вот оно что! А я то никак не могу понять — откуда в тебе такая упертость. Но ты не переживай за сестру, рабыням быстро начинает нравится их простая жизнь. Какие непотребства? Просто прут во все дырки. Реализуют, так сказать, сущностное женское предназначение… Или ты сам то же самое проделать хотел, да боялся себе в том признаться?

— Это моя сестра!

— И что? Признайся хоть сейчас — хотел ей заправить?

— Это моя сестра!!!

— То есть хотел, но было нельзя?

— Пшел вон! — и в сторону призрака снова полетел бесполезный камень. Серый гость встретил эту вспышку егеря довольным кудахтаньем: «Значит, хотел! Наверное, и подглядывал за ней…»

— Это сестра! Это у вас принято, сестер и матерей сношать.

— Нет, не принято. У нас даже на двоюродных сестрах запрет лежит, в отличие от Империи. Ладно, извращенец, но подумай другое: если б ты ее успел замуж выдать, неужто ей имперский муж попку не распечатал да не научил мужской стержень губками полировать? Ты б тогда тоже так бесновался?

— Это другое! Вы превратили мою сестру в рабыню!

— Конечно, другое. На супружеское ложе поднимаются равные — муж и жена. А рабыня — не человек. Мясо, постоянно текущее похотливое животное для ебли…

Больц скрипнул зубами от ненависти. Но ему еще хватало самообладания понять, что призрак специально дразнит его, пользуясь своей безнаказанностью. Медленно, с усилием, выдохнул, пытаясь вернуть контроль за чувствами, как перед боем.

— Слушай, если рабыни для вас животные, то чем вы отличаетесь от дикарей, которые втыкают в ослиц и овец?

— Однако, красиво ты повернул! — восхитился призрак, даже руками всплеснул. — Наверное, логике учился? Мы и есть дикари. Свободные и дикие. Только наши ослицы и овцы — это ваши матери и сестры. И тогда все имперцы, по логике, ослы и бараны…

— Убирайся! — Больц выбросил в сторону тени руку в непристойном жесте.

— Что, растревожился? — призрак откровенно насмехался. — Надо было сразу секреты Империи выдавать.

— Ты глупый или смеешься? — Больцу внезапно стало откровенно весело, бурлящая ненависть переродилась в нечто совсем иное, как текущее расплавленное железо превращается в разящий клинок. И сразу вернулась «внутренняя легкость», как приходит «второе дыхание» или понимание ритма и стратегии боя со сложным противником, как предчувствие победы. — Какие секреты у сержанта егерей? Где трактирщик пиво не разбавляет? Куда я тороплюсь — ты знаешь. Зачем я тороплюсь — тоже знаешь. Где я — я сам не знаю… Какие у меня секреты…

— А вдруг…

— Ну, тогда подожди до завтра. Спокойных снов! — и повернувшись на бок, Больц сделал какое-то странное усилие в собственной голове — будто задернул шторку на окне.

Тень растаяла. Мимоходом удивившись собственному странному поступку, усталый Больц провалился в сон.

* * *

19 день 1 месяца лета (9 месяца года) 2009 г. Я.