Но Томас упрямо покачал головой. Я с изумлением понял, сколь тверда оставалась вера многих в идею, уничтожавшую их сейчас без всякой пощады. Даже происходившее на их глазах не способно было развеять морок, в котором мы жили эти годы. В них реальность вызывала лишь сожаления и, что самое поразительное, ощущение обидной несправедливости. Что же еще должно произойти, чтобы человек нашел в себе силы признаться, что ошибался?

Начало темнеть, впереди показался мост. Томас заглушил мотор.

– Заминирован, не проедем, – он кивнул вперед.

Под ближайшей опорой действительно возился какой-то эсэс. Я вышел из машины и подошел ближе. Тот не обращал на меня внимания.

– Прекратить! – громко крикнул я.

Тот замер, выпрямился и обернулся. От неожиданности я вздрогнул:

– Ты?

Он посмотрел на мои погоны и присвистнул:

– Высоко взлетели, гауптштурмфюрер фон Тилл. Да… Помню, Ульрих говорил, что у тебя все сложилось.

И Карл Кох усмехнулся.

– Учитывая обстоятельства, сложно говорить, что «все сложилось». Как Ульрих?

– Брат погиб, – коротко ответил Карл и продолжил раскручивать провод. – Франц тоже, если тебе это интересно, – добавил он. – Этот идиот повесился… Ах да, его разыскала девчонка твоя, та художница, которую ты чуть не убил… Удивительно, да? Несмотря на ту взбучку, хотела тебя найти. Видать, сильно поприжало ее. Но, оказалось, зря она выкарабкивалась после твоих кулаков: Франц иногда ездил к ней, а раз приезжает – там развороченный дом. Прибило твою девчонку с ее мерзкой мамашей. Прямое попадание в самую художественную душу!

– Я приказал тебе прекратить, – громко повторил я.

Он даже не обернулся.

– Не переживай, это происходит повсюду. Фюрер отдал приказ уничтожить все. Ничего не должно попасть в руки русским. Ни мосты… ни дороги… ни станции… ни вокзалы… ни транспорт… ни объекты связи… ни снабжение… – перечислял он таким тоном, будто сам не понимал значения слов, но лишь воспроизводил отложившееся в памяти. – Ни электростанции… ни каналы… ни шахты… ни поля… ни пастбища… ни продовольственные запасы… ни жилье… ни больницы… ни школы… ни исторические ценности…

– Замолчи, Карл! – не выдержал я его отстраненного перечисления. – Это выживание нашего народа, идиот!

– Эти твари ничего не получат от нашей земли. – Он спокойно раскручивал провод. – Мы оставим им лишь мертвечину.

Я пораженно смотрел на Карла, не в силах поверить в то, что он говорил. Самые страшные и нелепые прогнозы сбывались прямо сейчас. То, что тогда, в эсэсовской столовой, казалось бредом умалишенного, стало явью. Так сколько из того разрушенного, что я видел в пути, было уничтожено своими же руками?!

Я глубоко вздохнул:

– Это преступный приказ, Карл. Мы должны сохранить для Германии хоть малейшую возможность для возрождения в будущем.

– Зачем? – искренне удивился он. – Война проиграна. Для чего выживать оставшимся? Чтобы быть рабами тех дикарей? Влачить жалкое существование под русскими варварами? Милосерднее будет кончить всех сейчас и оставить этим восточным мразям выжженные земли без единого ростка и без единого ручья, пригодного для питья!

Я подошел ближе и с яростью проговорил:

– Все, что мы считали справедливым и естественным, оказалось ложью, Карл! Ее легко было распознать, но мы не хотели! А хотели мы того, что нам пообещали! А теперь те, кому мы верили, сами бегут как крысы. У всех давно готовы липовые документы. Их преданность идее была крепка только до прорыва нашей обороны. Сейчас всем им плевать и на идеи, и на преданность, и на фюрера, и на нас с тобой, и на этот чертов мост, понимаешь?! Они спасаются, Карл! Эти твари, годами проповедовавшие нам принципы, по которым мы должны жить, сами наплевали на эти принципы и спасаются! Так почему ты лишаешь шанса на спасение тех, кто не виноват во всем этом дерьме?

– Я лишь исполняю приказ. Слышишь?! – безэмоциональность Карла прорвалась, и он сорвался на крик. – Верность – наша высшая заповедь! А быть верным – значит исполнять приказы до конца! Слышишь, до самого конца! Забыть о своем долге – это предательство, которому нет прощения.

– В чем ты видишь свой чертов долг сейчас? Окончательно выжечь Германию, не оставив тут ничего живого?!

– А… Вот в чем твоя ошибка, гауптштурмфюрер, ты думаешь, что все поменялось и мы теперь свободны от нашего долга. Нет! Мы обязаны по-прежнему исполнять любой приказ! Без оглядки на происходящее!

Я пораженно смотрел на Карла, который упивался собственным… повиновением! Горькое понимание окончательно настигло меня. Как так вышло, что столь очевидное не было постигнуто раньше? В своей покорности и повиновении мы с ними оказались одинаковы. И снова проклятый Хуббер был прав. Во всем. Не погрешил против истины покойный дезинфектор, гори он в аду…

– Зачем, если эта война уже проиграна, Карл? – в отчаянной попытке достучаться до него измученно спросил я.

– Да ты, верно, издеваешься, фон Тилл? – нервно выдохнул он. – Есть долг! Чертов долг, понимаешь? Священный долг! Год назад уже было ясно, что эта война проиграна. Но мы присягнули на верность. Ты помнишь, перед отправкой в Дахау нас всех собрали в Берлине и мы дали клятву: «Моя честь – это верность»? Мы клялись быть преданными до последнего вздоха! Чего бы нам это ни стоило!

– Мы были дурными юнцами, которые поверили в ложь. И за это нас будут преследовать всю жизнь, Карл! Прощения мы не дождемся. И так будет, пока самый запуганный в мире еврей не поверит, что мы разучились убивать.

– Так зачем нам такая жизнь, фон Тилл? Не лучше ли завершить ее вместе со всей Германией?

– Кому нам?! Всему народу?

– Солдатам СС! Именно мы будем теми, кто выстоит до конца!

– Очнись ты! Мы даже не солдаты! Мы непонятно кто! Опухоль на теле все того же СС, от нас теперь даже ваффен-СС пытаются откреститься. Какие мы солдаты? Да мы даже не были на фронте! Мы не смотрели смерти в глаза, а просто издевались над себе подобными! Нашли себе врагов – безоружных и покорных! Мы всегда только уничтожали и будем прокляты, этого уже не отменить. Но сейчас ты можешь сделать что-то, чтобы не быть окончательно проклятым хотя бы самим собой.

Карл расхохотался. Глядя на меня как на умалишенного, он разочарованно качал головой:

– Ты думаешь, я буду корить себя на старости лет за лишнего убитого еврея или взорванный мост, фон Тилл? Думаешь, я за это в ответе?! Ни черта подобного! Бери выше! Тогда это ответственность всего мира! Мы говорили: «Забирайте!» А что нам ответил этот поганый мир?! «Оставьте себе!» Они проводили свои лицемерные конференции, распивали кофе и виски, жрали деликатесы, курили сигары, совещались и разъезжались, не желая забирать их себе. Будешь говорить мне об ответственности немцев, фон Тилл? Эту проклятую ответственность должны