высокомерным начальникам, капризным детям, соседям, попутчикам, всем подряд. Смирились и постепенно превратились в жертву саму по себе, в жертву, заранее готовую идти на любые уступки. И страдать. И быть униженной. И бояться. Потому что в этом заключается путь жертвы, ее низменная и двуличная суть. Желая поспорить с давним утверждением Клавдии Рейн, желая доказать знаменитой журналистке, что она не уступила и не смирилась, Аня останавливается посреди улицы. Очертя голову, отчаянно и бесстрашно, она разворачивается и делает шаг навстречу своему преследователю, готовая оказаться лицом к лицу с алчной тенью ночного города и, если потребуется, схватить его за запястья и заглянуть в глаза.

* * *

В этот самый вечер в незнакомом и неродном на вид городе обшитые зеркалами и ониксовой плиткой небоскребы зловеще заслоняли горизонт во время заката. В высокомерном, напыщенном, но, следует признать, довольно-таки чистом Сити, на 14-м этаже башни, тыкающей гущу облаков шпилем-кинжалом, в просторной комнате, на широченной кровати неодетая шатенка Клавдия Рейн очнулась рядом с неизвестным мужчиной. От незнакомца неприлично разило перегаром и потом. Клавдия приоткрыла щелочку левого глаза и, притворяясь спящей, наблюдала, как он жадно и некрасиво курит. У него были короткие толстые пальцы. «Такими пальцы становятся от частого контакта с купюрами», – алчно подумала Клавдия. Это придало ей оптимизма. Как и многие живые и здоровые люди, она уважала деньги. Надо сказать, денежные купюры иногда отвечали ей взаимностью, что позволило легендарной Клавдии со временем переехать из тесной двухкомнатной каморки в самый центр Москвы.

В комнате было темно и душно. Кондиционер не работал. Разглядеть лицо незнакомца было невозможно – склоненное то ли в раздумье, то ли в горести, оно тонуло в той части комнаты, где залегала кромешная тень. Брюшко у него было, но терпимое. Больше ничего о нем сказать было нельзя: низ живота и ноги скрывала простыня. Клавдии показалось подозрительной необильная растительность на его груди. Но она не упала духом и загадала, чтобы он все же оказался высоким брюнетом с татуировкой на левой лопатке, мускулистой задницей и обрезанием.

Множество мрачноватых вопросов попутно возникли в ее голове. Но главным и насущным был следующий: у них уже что-то случилось с неизвестным мужчиной или все только намечается? Она прислушалась к своему полусонному телу. Тело заговорщически молчало, ничем не выдавая себя. Немного мутило от выпитого. И это дало Клавдии повод склониться к ответу, что кое-что у нее с незнакомцем уже случилось, но пусть это будет не в счет, если он окажется неприятным коротышкой. А если он окажется ничего, то очень даже многое еще может быть впереди.

Через щелочку приоткрытого глаза она заметила на тумбочке возле кровати, куда как раз падал луч рекламного прожектора, наполовину пустой и наполовину полный стакан. Там был шоколадный ликер, черная густая жидкость, похожая на нефть, а в ней, как в болоте, торчала половинка лимона, напоминая луну или лодку. Клавдия уже приготовилась выдать свое пробуждение, пошевелиться, протянуть руку к заветному стакану, к так необходимой сейчас же сладости и радости жизни. Именно в этот момент на карнизе незанавешенного окна она заметила эпилептицу. Там, снаружи, обдуваемая ветром неродного шумного города, черная как чугун оградок кладбища, древняя как ворота старинного парка, притаилась эпилептица, внимательно всматриваясь внутрь комнаты пластмассовым глазом. Возможно, виной был виски, выпитый без меры на фуршете после открытия кинофестиваля. И еще новые босоножки – слишком поздно выяснилось, что они маломерки, безжалостно разъевшие пятки Клавдии в первый же час после выхода в общество, где морщиться и ковылять неприлично. К этому надо бы приплюсовать тринадцать чашек крепкого кофе, поглощенных за минувшие сутки, два интервью, премьеру фильма, незнакомого мужчину в постели. Предшествовавшее тому тягостное расставание со вторым мужем и мутные отказные смс нового любовника, на которого уже возникли обширные, ничем не подкрепленные жизненные планы. Так или иначе, увесистая эпилептица размером с откормленного индюка снова явилась Клавдии. Из-за страха этой древней как мир птицы мозг легендарной журналистки в последнее время работал темно и бойко. Из-за этой зловещей как ночь птицы Клавдия поддалась на уговоры и позволила втянуть себя в сомнительный проект городского нуара, затеянный крупной радиокомпанией ради повышения рейтинга в летнее время. С каким-то черным, незнакомым ей самой азартом Клавдия создавала новые и новые главы сериала убийств. Жертвой своих страшных историй она умышленно изобразила девушку с черным каре, так похожую на приторную девицу, которая некогда увела у нее первого мужа. Все то лето Клавдия самозабвенно придумывала для проекта жестокие убийства девушек с черным каре, попутно справляясь с неполадками своей личной жизни, вкладывая в сценарий все свои обиды, страхи и боль. Сегодня эпилептица явилась всего на пару секунд. Угрожающе мелькнула и исчезла, не в силах бороться за внимание. Ведь Клавдия впервые за очень долгое время испытывала огромное, безграничное любопытство. Она была как никогда увлечена и заинтригована своей жизнью. Она впервые за многие годы чувствовала себя героиней фильма. Тем временем незнакомец со всей силы вдавил в пепельницу окурок. На мгновение задумчиво замер, прежде чем обернуться. А за окном простиралось небо незнакомого и неродного города, зеркальные и ониксовые небоскребы, легкомысленные и бесформенные облачка.

* * *

Аня разворачивается и со всей силы сталкивается с тоненькой девушкой, призрачной, невесомой, похожей на нимфу в скрипучей кожаной куртке. Аня сталкивается с девушкой, так похожей на нее прежнюю, на Аню – студентку пятого курса, на Аню-отличницу, какой она была перед поездкой в Бостон, болезнью бабушки, замужеством. Распущенные, распушенные волосы Аниного двойника из прошлого полощутся на ветру. В руке у девушки – серебристая птичья клетка. Новая. Пустая. Под канарейку. Растерявшись, Аня сбивчиво улыбается, отводит глаза, кутается в пиджак. Пару мгновений они никак не могут разойтись на узком тротуаре. Так и топчутся лицом друг к другу: прошлое и настоящее, то, что было когда-то, и то, чем все обернулось. За худеньким плечом девушки – крошечный полутемный дворик, в его глубине угадывается крыльцо маленького итальянского ресторанчика. Подвешенные на цепях горшки с бархатцами освещены дрожащим голубым светом. За какие-то пару секунд, пока Аня и ломкая девушка с клеткой виновато и жалобно улыбаются друг другу на темной улице, тяжелая дверь ресторанчика распахивается. В следующее мгновение Аня узнает мужа. Это узнавание – неожиданное и безжалостное, как ожог. Добродушный, умиротворенный, разморенный, он неторопливо выходит в прохладный вечер. В расстегнутом пиджаке. В мятой клетчатой рубашке без галстука. Вдохнув на ступеньках, счастливо потянувшись, он оборачивается и поспешно придерживает дверь.

Превратившись в бронзовый