Шрифт:
Закладка:
Раньше искала Аня каждый день и каждый час тайное подтверждение себе, своей красоте, своей жизни. И нетерпеливо летела навстречу любви, окутанная пыльцой и шелком, постукивая камешками бус, цокая набойками новеньких замшевых туфель по пыльному асфальту ночного города, хлещущего в лицо то запахом луга цветущих трав, то свалявшейся шерсти бездомных псов, то заброшенным колодцем, то распахнутой клеткой, то корицей, то кислым молодым вином. Раньше часто летела Аня, окутанная мечтами, сквозь мягкую упоительную темноту, снисходительно и ласково, будто в кино, разглядывая мерцающие улицы с их тревожными выкриками, торопливыми силуэтами, гипсовыми предсмертными масками лиц, вырывающимися из машин женщинами, сжатыми спинами в мутном свете фонарей, которые совершенно ее не касались, никак не трогали, составляя фон невесомой, парящей, полной надежд и ожиданий прогулке. Раньше, а на самом-то деле совсем недавно, жила Аня мимолетными знаками, мутными намеками, сбивчивыми словами. Все ждала чего-то особенного, придающего ее жизни тайный зигзаг, стягивающий существование в неуловимый аккорд, в неожиданный порядок, который слишком легко разрушить и изломать, но так приятно украдкой обнаружить. Хранить, длить и нести сквозь дни.
Теперь она устало и кротко пробиралась по темному городу, живущему своими тайными ненасытными скачками. Мимо проулков, сдерживающих в оголодавшей глотке булькающий крик освобождения, трепет и дрожь долгожданного броска. Старалась не поддаваться страхам, то и дело заправляла за ушко непривычное, непослушное каре, норовящее на каждом шагу расправить крылья, хлестать на ветру черными перьями растрепавшихся прядей. Сама того не желая, недоверчиво прислушивалась к шуму, гудкам и смешкам, раскатывающимся за спиной. И как будто уже ждала нерешительных, но настойчивых шагов. Аня знала наверняка, что своими черными подозрениями и ядом, которым она окончательно пропиталась за последнее время, и еще новой, неожиданной прической обязательно привлечет, будто ослабевшая и тревожная ласточка с надломанным крылом, своего страшного человека. Он тоже бродит сейчас по ночному городу, торопливо и сгорбленно спешит мимо витрин, высматривая в темноте, выискивая нетерпеливым нюхом очередную девушку с черным каре. Свою шестую жертву.
* * *
Аня запахивает кофточку, но все равно мерзнет на хлестком полуночном ветру. Улочка совсем пустынна, где-то вдали, в переулках, слышится шелест колес тормозящей машины. Аня на всякий случай покрепче сжимает клатч под мышкой. Чуть втягивает голову в плечи, стараясь не вникать в шорохи, скрипы и выкрики вечернего города. Все ее мысли скатываются, сползают, возвращаются к мужу. Она помнит его хрупким, до дрожи костлявым пареньком, который самовольно, с таким удовольствием однажды стал ее тенью. Она помнит его студентом с непослушными каштановыми вихрами. Мальчиком-пажом, который всегда был рядом со своей феей. Она старается отогнать воспоминания, от которых сердце превращается в обезумевшую черную птицу, бьющуюся со всей силы в маленькое чердачное оконце западни. Сегодня он приедет домой из командировки с большим опозданием. И сегодня обязательно нужно будет поговорить. Да-да, ей все-таки придется выйти из тени, точнее, выскочить растерянным поплавком из темной мутной глубины, в которой она тонет последние месяцы. Набраться смелости, отчаянья и поговорить – окончательно и бесповоротно.
С каждым шагом Аня приближается к бульвару, пропитываясь горечью предстоящего разговора. Горечью всего, что она узнает через пару часов, глотая слезы, кривя рот и выкрикивая свои затаенные обиды. Наконец, окончательно решившись на разговор, дав себе обещание, что иначе нельзя, приняв и утвердив эту маленькую главку своей судьбы, Аня вдруг улавливает тихие шаги за спиной. Твердые, настойчивые шаги, будто вырвавшиеся из тишины и шума сумерек, шаркают по асфальту следом за ней, мигом распугав все мысли. Она на всякий случай сдерживает дыхание, прислушивается, старается отогнать опасения. Но кто-то и впрямь идет за ней по пустынной улочке, пожевывая подошвами песчинки тротуара. Аня замирает, сжимается, чуть поворачивает голову вправо, но так и не решается оглянуться. Она вспоминает истории самых громких серийных убийц, приведенные в статье Клавдии Рейн. Она вспоминает прогнозы независимых экспертов, обещавших появление отдельных жертв всю эту осень, до самой зимы. Она представляет бледное опавшее и апатичное лицо преследователя. Алчный целлофановый взгляд, прикованный к черному каре, так старательно уложенному, окаймленному на затылке хвостиком ласточки. Позади остается кафе с мерцающей витриной, украшенной беспечными бусами из ракушек. Позади остается театр, увешанный гирляндами лампочек, с рядком сиреневых прожекторов над афишами будущих и недавних спектаклей. Аня ловит уголком глаза премьеру «Медеи». Ей становится не по себе от того, что все пьесы всегда повторяются, проходят по кругу, затягивая новых актеров в свои чуть изменяющиеся декорации. Впереди на улочке – сгущающаяся полночь, редкие немощные фонари, грузно насупленные особняки контор. А еще – подворотни, затаившие неожиданные выкрики и стоны. И переулки, скрывающие множество тревожных теней, алчно спешащих куда-то сквозь ночь.
Аня вспоминает, что летом, засыпая, часто представляла эту вечернюю улицу, девушку с черным каре, которая спешит сквозь темноту. В ее тревожном полусне девушка с черным каре, уловив шаги за спиной, всегда терялась от страха, начинала отчаянно сворачивать в незнакомые переулки, пыталась оторваться, убежать, ускользнуть от настырного ночного преследователя. Аня вспоминает, как бабушка часто говорила: «Никогда не вихляй, не петляй и не юли, Анечка. Всегда поступай напрямик, будь честной, действуй открыто. Только так ты сможешь остаться собой, не потеряешься в толпе и не поддашься лжи». Летом бабушка всегда привозила на дачу овсяное печенье в высоких картонных пачках, самое вкусное в Аниной жизни, особенно когда они ели его вместе, макая в чай. Возле темного низкого окна, за которым шумел и сплетался в косы ледяными потоками нескончаемый июльский ливень, изредка подмигивающий молнией, порыкивающий далеким громом. Отзвуками этого ливня из детства Аня клянется, что обязательно окажется сегодня дома, что она вырвется из темного тревожного города, вернется домой и проведет свой решающий разговор с мужем, пусть даже после этого последует расставание и неизвестность. Она вспоминает одно довольно-таки жестокое эссе Клавдии Рейн, в котором знаменитая журналистка обвиняла большинство знакомых ей женщин, сослуживиц и подруг в том, что однажды они разрешили себе стать жертвами. Подчинились и уступили грубым мужьям,
