Шрифт:
Закладка:
Мама положила корзинку и взяла меня за руку. Каким уютным и умиротворяющим был ее взгляд.
– Ты молодец, что спас тех детей. Колот – гордый акар, весь в отца, предан всему, что они олицетворяют. Но у него тяжкий груз на плечах: от сына вождя многого ждут. Дай ему время, он успокоится.
– Не знаю… – печально улыбнулся я. – После той ночи все изменилось и уже вряд ли вернется на круги своя.
Я убрал руку, и тогда мама, взяв меня за голову, запечатлела на лбу нежный поцелуй.
– Мы, акары, пламенный народ. Живем глубокими, истовыми чувствами: гнев черпаем с самого дна души. И любим без памяти. Это уже о многом говорит.
– Правда?
– Правда, сын. – Ее улыбка, в отличие от моей, была уверенной и обнадеживала так, что я решился на откровенный разговор.
– Меня давно мучает один вопрос, – издалека начал я.
– Задавай.
– Куда ты уходишь по ночам?
Мама обмерла. Она не знала, что сказать; улыбка сползла с лица.
– Я замечаю это уже несколько лет, и все чаще. Думал, тебя призвали в гарнизон, но нет, ты по-прежнему здесь.
– Да так, ерунда.
– Ну, зачем-то же тебя вызывают.
Мама сжала мне плечо, а во взгляде отразилась мольба. Не прежние любовь и нежность, а именно умоляющий страх. Мама упрашивала не допытываться.
– Гм, ну ладно, – скрепя сердце пошел я на уступку, вновь принимаясь за корзину. Работу заканчивали в тишине.
* * *
Прежде я был меньше и незаметнее, но с годами смотрелся в тени все более громоздко. Я крался вслед за мамой. Та направлялась к вратам лагеря.
Со временем надзорный режим ослабел настолько, что войти и выйти стало проще – главное было не уходить далеко от лагеря. Однако посреди ночи не выпускали никого.
Я проник за хибару Трема и нащупал хлипкую деревяшку, как вдруг за спиной послышались обрывки перепалки. Подслушивать было некогда, но любопытство пересилило. В хижине Сиэмени сетовала, почему поцелуи Трема растеряли былой пыл. Сдержав смешок, я пробрался в дыру.
Пусть я меньше Йуты, Колота и им подобным, а вырос уже под семь футов – и проскользнуть мимо стражи мне было все труднее: приходилось искать укрытия вроде груды ящиков – видимо, с провизией или материалом для хижин.
Лишь сейчас до меня дошел вопрос: а где искать маму? Я стоял и соображал, как вдруг послышался тихий, не громче шепота, ее голос.
Я подошел к дому и влез в щель между бочек, слыша маму за приоткрытым окном.
– Что стряслось? – прозвучало оттуда, но я не решился заглянуть.
– Я… Хрома все знает, – взволнованно ответила она.
Оба помолчали.
– Он так сказал?
– Не совсем, но знает, что я ухожу по ночам. Спросил, куда и зачем.
– Ты рассказала?
Вновь тишина. Видимо, мама помотала головой, потому что Джаспер продолжил:
– Ясно. Да мы понимали, что рано или поздно так будет.
Теперь она ответила подлинно тягостным молчанием. Затем бессильно продолжила:
– Не стоит нам больше.
– Да брось, Зариен. – От вкрадчивых ноток в его голосе стало тошно.
Я понимал, к чему все идет, и от этой гнусной правды воспылавшее сердце загромыхало.
– Хоть раз я тебя обижал? – гнул свое Джаспер, но мать молчала. Тогда он со вздохом сдался. – И плюсы свои есть.
Красноречиво звякнула мошна с монетами. Градус мерзости нарастал.
– Ну ладно.
Напрасно я стоял, напрасно слушал, но от ярости ничего не мог с собой сделать. Джаспер купил ночь с мамой. Шелестела одежда, слышались поцелуи, мамины стоны. Вились, переплетались в единое потное целое тела. Шлепки кожи о кожу были хуже пытки. Я чувствовал, как свет оттуда струится в ночь, дразня меня, подбивая взглянуть, как мою мать оскверняют.
И тут все встало на свои места. Как я раньше не понял очевидного?
На что еще маме кормить меня сверх меры, на что покупать сокровища вроде шоколада и всего, чем она баловала меня за годы? На что же доставать мне приличную одежду?!
Я не задавал вопросов. Она говорила, что подрабатывает – на пашнях, думал я, или еще где-нибудь, куда берут акар. Мне и в голову не приходило, что мама продает себя.
Не выдержав больше, я развернулся – как вдруг совсем рядом постучали в стену. У меня сердце упало. Я бессознательно нырнул за бочки.
– Потише там! – крикнул стражник в шаге от меня. Его тень тянулась ко мне, точно стремясь спрятать.
Он со смехом зашагал прочь, а мама лишь громче застонала.
Меня сейчас стошнит.
Я бросился обратно к дыре за жилищем Трема. Гнев не отпустил даже в стенах лагеря, ведь в ушах продолжали звучать ее крики.
Уснуть удалось лишь под утро – и даже сквозь сон я слышал шлепки плоти, страстные стоны и омерзительный звон монет.
* * *
Мамино возвращение разбудило меня от чего-то, что никак не назвать сном: то ли я урывками дремал, то ли сознание просто погасло под напором затаенного гнева.
– Хрома, ты не спишь? – спросила она мягким голосом шепчущего призрака. Слова были проникнуты сожалением.
Я не поворачивался, как будто сплю.
Мама легла и какое-то время всхлипывала, прежде чем забыться сном. Я по-прежнему горел от злости. Так, что весь взмок, а сердце колотилось о ребра.
Наутро я проснулся первым и сразу пошел за завтраком: большой порцией овощей с рисом под черствый хлеб. Ел я в тихом уединенном углу, не отвечая на приветствия. В большинстве своем акары знают, что к угрюмому собрату лучше не лезть с расспросами; знают, но считаются с этим не все.
– Что кислый такой?
– Потом, Трем.
– Брось, дядюшка Трем в беде не оставит. – Он лениво взял мой ломоть хлеба и куснул. – Опять из-за Колота? – добавил он уже серьезнее.
Я с такой силой схватил его за руку, что друг поморщился и выронил хлеб.
– Сказано – потом, – выдавил я сквозь зубы, не поднимая глаз.
– Ладно, ладно! Гуган вас разрази. – Он отдернул руку, поняв, что мне не до шуток. – Оба с катушек послетали.
Доедал я в одиночестве, выискивая по сторонам, на чем бы сорвать злобу. Имя Колота только сильнее меня распалило.
Так я и томился в желчи мыслей. Думал, как Джаспер шутит и улыбается мне в лицо, а за спиной глумится над тем, что сделал из моей матери личную шлюху. Как же я не замечал? Почему не спрашивал, откуда деньги на подарки?
