— А ещё я была только лишь в нижнем белье… почти голая, со спущенными чулками… — улыбнулась Маша. — В девятнадцатом веке мужчины не избалованы обнажёнными женскими телами, может, поэтому ты и оказался под сильным впечатлением?

— Ах, какие глупости ты говоришь, — Готтлиб приподнялся с подушки и покачал головой. — Думаешь, я соблазнился твоим телом? У нас лишь женщины из высшего общества стараются соблюдать нормы приличия и целомудрия. Но это не касается остальных. Ты не представляешь, сколько женщин предлагают себя за гроши на ночных улицах. Среди них встречаются совсем юные и красивые. А деревенские праздники, заканчивающиеся развратом? А специальные дома, куда папаши семейств приводят своих юных отпрысков для удовлетворения похоти?

— Прости, это было бестактно с моей стороны. Я не хотела тебя обидеть. — Маша дотронулась до руки Готтлиба.

— Ничего, ты ведь не знала, — улыбнулся он. — Я полюбил тебя сразу, как только увидел, и не представлял тогда, какие муки ожидают меня долгих пять лет.

— Муки? — удивилась Маша. — От любви?

— От нестерпимой боли. Целых пять лет, пока длилась моя подготовка, наблюдать, как жестокий, бессердечный негодяй, надевший чужую личину, терзает любимую мной женщину, и не иметь возможности остановить его. Целых пять лет я восходил на Голгофу, чувствовал, как в моё сердце вбивают гвозди, спускался с неё, чтобы совершенствовать язык, изучать обычаи, запоминать лица, слова, чтобы снова восходить, терпеть и ждать своего часа.

Готтлиб порывисто обнял Машу, потрясённую его откровениями. Сколько мужества и силы воли должно быть в этом человеке! Сколько благородства и нежности! И причиной этому — любовь, о которой Маша даже не подозревала. Неужели это она, женщина, считавшая себя неудачницей в отношениях с противоположным полом, смогла вызвать такие сильные чувства?

— В тот день, когда мне было позволено вырвать тебя из лап мерзавца, я стал счастливейшим человеком, — продолжал Готтлиб. — Находиться рядом с тобой, Маша, слышать твой голос, пусть и недовольный, испуганный, видеть твои глаза, взять на себя твою защиту — оказалось величайшей наградой в этой жизни. Правда, — он тяжело вздохнул, — моя любовь чуть не послужила против меня.

— Как такое возможно?

— Руководство ордена не могло не заметить чувства, которые я испытывал к тебе. Именно поэтому на капитуле был поставлен вопрос о возможности моей дальнейшей подготовке к переходу в будущее. Большинство братьев посчитали, что любовь к женщине может отвлечь меня от выполнения главной миссии, и проголосовали за отстранение моей кандидатуры.

— Что? — воскликнула Маша. — Они постановили не пускать тебя ко мне?

— Да, — кивнул Готтлиб. — Несмотря на то, что я был лучшим в группе.

— Как же так? — Маша похолодела при мысли, что вместо Готтлиба мог явиться совершенно другой мужчина, равнодушный и бесстрастный, и она никогда не узнала бы о существовании чудесной Вселенной, не качалась бы в её волнах и не слушала бы признания обожающего её рыцаря. — Но ты ведь пришёл! Тебе удалось их обмануть?

— Нет, — Готтлиб покачал головой. — Никто не смеет идти против решений капитула. Это всё брат Иоганн. Он заявил, что если и есть сила, способная предотвратить апокалипсис — так это любовь и помощь Господа. Поэтому либо я отправлюсь в будущее, либо вход в видениях больше не откроется. Капитул был вынужден отменить своё решение и утвердил мою кандидатуру.

— Как я люблю вашего брата Иоганна! — воскликнула Маша, бросаясь Готтлибу на шею. — Он добрый, чуткий, отзывчивый человек!

— А меня? — тихо спросил рыцарь. — Меня ты любишь? Нет, подожди, не отвечай! — Готтлиб прикрыл Маше ладонью рот. — Это неправильный вопрос. Я больше не буду задавать его. Только прошу тебя — если когда-нибудь поймёшь, что любишь меня — скажи мне об этом.

— Хорошо, — прошептала Маша. — Обязательно скажу. — Она легла рядом с Готтлибом, положив голову ему на плечо. — Подожди немного.

— Я готов ждать хоть вечность, не будь впереди апокалипсиса.

— Ну что? Укладываемся спать? Нам завтра ещё в Вену ехать. Хотя нет, уже сегодня. — Маша взглянула на часы. — Четыре утра.

— Вот именно, что завтра, — проговорил Готтлиб, поворачиваясь к ней с улыбкой. — А сегодня — наш день.

— А как же апокалипсис? — игриво спросила Маша, уворачиваясь от поцелуя.

— Задерживается на сутки, — прошептал Готтлиб, и Вселенная снова поглотила их обоих.

* * *

В Вену они прибыли утром следующего дня и сразу отправились в центр города к собору Святого Стефана. Готтлиб зачем-то взял с собой сумку с плащом и шляпой и повёл Машу на улицу Зингерштрассе к дому под номером семь.

— Это и есть резиденция Тевтонского ордена? — удивлённо спросила Маша, глядя на неказистое трёхэтажное здание со скромной вывеской, написанной по-немецки «Дом Немецкого ордена». Примечательной была только длинная белая башня с зелёной остроконечной крышей, венчающейся золотым крестом. Она возвышалась прямо над мансардой, словно копьё, пробившее снизу коричневую черепицу. — Выглядит очень скромно. Нельзя даже сравнивать с Мариенбургом.

— Увы, но, потеряв могущество, орден потерял земли и замки. — Готтлиб обернулся к Маше со счастливой улыбкой. — Здесь, в церкви Святой Елизаветы, меня посвятили в рыцари. Я собственноручно прикрепил свой герб на одной из стен. Если он сохранился, я покажу тебе.

— Герб — это прекрасно! А как будем узнавать о письме Людвига фон Мирбаха? — спросила Маша. — Зайдём и просто попросим показать его?

Они совершенно не обсуждали эту тему весь вчерашний день и последующую ночь, а в пути вели себя как подростки, дурачась и обмениваясь поцелуями. Лишь перед въездом в столицу Австрии Готтлиб снова стал серьёзным, а Маша с трудом заставила себя сосредоточиться на дороге и вспомнить о цели поездки.

— С нами даже разговаривать не станут, — усмехнулся Готтлиб. — Надо подойти к вопросу издалека. В ордене всегда ценилось искусство вести дипломатические беседы. Попробую представиться специально приехавшим из России потомком одного из рыцарей.

— Какого именно? — поинтересовалась Маша.

— Готтлиба фон Зальма, конечно, — мужчина подмигнул ей и повёл к арке, ведущей в резиденцию.

Справа от входа в арку оказалась церковная дверь. Готтлиб вошёл в неё и остановился.

— Всё, как прежде, — прошептал он. — Алтарь, перед