Он берет у меня из рук книгу. Смотрит на нее, нахмурившись, и кладет на землю возле Кэсси, а она ставит на нее лапу так, будто книга может ускакать от нас к реке.

– Джейкоб, – начинаю я снова.

– Я не говорю, что у нас не было чувств друг к другу.

Мне не нравится слышать эти слова в прошедшем времени, но сейчас не это важно.

– Тогда что ты пытаешься сказать?

Он смотрит на меня так, словно взвешивает свои слова. Что именно мне допустимо узнать. Как я устала от этого! Я хватаю его за руку. Мне нужна связь с ним.

– Скажи мне правду. Всю. Ты сам сказал, что нам надо поработать над честностью.

– Я был честен, – нахмурившись, отвечает он.

– Ты был осторожен в высказываниях.

Уголки его губ приподнимаются. Но это не счастливая, а удрученная улыбка. Пусть так.

– Да, потому что я такой. – Он на мгновение поднимает глаза к небу и глубоко вздыхает. Но не убирает свою руку из моей.

– Мы были старшеклассниками, между нами зародились чувства. Притяжение и все такое. Но у тебя был план. Ты создала график… Для чего именно? Для всего, наверное. И я в этот план не вписывался. Да и не пытался. Если честно, я тебя не виню. Ты тоже не входила в мои планы. Целители должны быть с Целителями, и я не собирался менять установленный порядок вещей.

Я хочу поспорить с ним, что установленный порядок изменить можно! И все же, разве я не поступила так сейчас? Когда поставила на первый план грозящую друзьям опасность и наводнение. Я не могу винить его в том, что он сделал то же самое. Это не честно.

И все же я не святая. Наверное, я немного его виню.

– У нас были большие планы, – продолжает он. – Ты не помнишь, а я не хотел говорить тебе об этом сейчас. Боялся, что ты… поведешь себя как обычно.

Я хмурюсь, и моя обида возвращается.

– Что это значит?

Он вздыхает и делает какой-то жест, и вокруг нас образуется нечто вроде пузыря. Я не могу видеть – или слышать – сквозь его оболочку. И я знаю, что снаружи нас тоже никто не видит и не слышит. Здесь только мы вдвоем, даже без Кэсси. Словно остального мира не существует. Он подходит ближе ко мне; голос у него низкий, а глаза очень серьезные.

– В старшей школе ты хотела организовать конкурирующий с Джойвудами ковен. Ты считала, что мы справимся лучше и что сами мы лучше. Я согласился. Был полностью за. – Он говорит это таким тоном, словно я должна отшатнуться в ужасе и шоке. Но в том, что я ничего не помню, есть свои плюсы. Я думаю, что, черт возьми, мы и правда справились бы лучше. И мне даже не нужны подробности.

– Мы подговорили остальных?

– Мы им не сказали. Это было слишком опасно, на грани государственной измены. Только ты и я. Мы должны были подготовиться, прежде чем рисковать, втягивая остальных. Но не рассчитывали на… – Он вздыхает.

– На что? – напираю я.

– На «Пубертатум». На то, что тебя признают лишенной силы и сотрут память. Ты всегда была сильной, Эмерсон.

Я продираюсь сквозь сказанное и понимаю, что во всем этом есть смысл. Я думала, что дело в неразделенной подростковой любви. В несостоявшихся поцелуях в пруду. А на самом деле речь шла о ковене и государственной измене. Это на меня похоже.

Но то, что я сейчас чувствую, не имеет никакого отношения к сказанному Джейкобом. Если бы имело, я не стояла бы сейчас здесь, желая утонуть в жаре, исходящем от его тела. Я была бы дома, с книгой, которую дал мне Николас Фрост.

И все же я здесь и хочу того, что не могу назвать словами. Я так много чего хочу.

– У меня больше нет планов, – сообщаю я ему. – И графика. Про них можно забыть после того, что я узнала про ведьм, монстров-убийц, наводнения, свою жизнь с ложными воспоминаниями и всем прочим.

– Ты скоро к ним вернешься. Как делала это всегда.

И все же, он не исчезает. Наоборот, проводит пальцем по виску и заправляет непослушную прядь волос мне за ухо.

– Эмерсон.

Вот и все, что он произносит. Одна часть меня хочет, чтобы он перестал трусить, а другая удивляется, почему я сама – трусиха. Ведь я легко могу инициировать поцелуй.

Но у меня тяжесть в груди, и она словно сжимает меня в жутких объятиях. Это самый важный момент в моей жизни. Момент, который изменит все. Потом ничто уже не будет как прежде.

Все уже изменилось. Я больше не властна над обстоятельствами, как раньше. Я не могу руководить, потому что существуют реальные последствия – жизнь и смерть – для тех, кого я люблю.

Про мои планы можно забыть – и Джейкоб прав, я построю новые, ведь я именно такая – и графиков у меня нет. Я хочу того, чего хочу. Я хочу его. И если я выберу этот путь, все изменится. Я хочу, чтобы все изменилось.

– Я тоже. – Он словно отвечает вслух на мои мысли, но это не важно – он уже касается моих губ своими.

И это значит так много. Это значит все на свете. У него вкус дождя и жара. Губы у него мягкие и твердые одновременно, и они так идеально подходят к моим губам; мы словно исполняем изящный танец. И никакой танец мне еще никогда так не нравился.

Мне вообще никогда ничто так сильно не нравилось. И возможно, не понравится больше.

Он держит меня в объятиях так, словно я – его, и я отвечаю ему тем же. Потому что мы вместе. Язык изучает изгибы, вкус. И наконец, отдаваясь наслаждениям, наши сердца забились как одно.

Поцелуй с Джейкобом стоит того, что вчера меня чуть не разорвали в клочья на кладбище. Поцелуй с Джейкобом стоит чего угодно. Всего на свете.

Поначалу мне кажется, что нарастающий гул – это звук наших сердец. Или реакция психики на то, что Джейкоб наконец коснулся моих губ. Сколько я себя помню, с Джейкобом я старалась концентрироваться на фактах, а не на чувствах – и теперь я понимаю почему.

Но нет. Я осознаю, что земля буквально трясется у нас под ногами. Неистово и нисколько не романтично. Я перестаю целовать Джейкоба и смотрю под ноги. Земля не движется, но кажется все трясется с