можно видеть здесь отсылку ко 2-й главе, где юноша призывал любимую выйти к нему, а она ссылалась на незрелость — виноградники наши в цвете (Песн. 2: 15). Сад — метафора возлюбленной, и любимый снова идет туда — посмотреть, что сейчас происходит в винограднике, распустились ли лозы, краснеют ли гранаты щек, многократно упомянутые выше.

Не знаю, кок душа моя влекла меня к колесницам знатных народа моего (Песн. 6:12).

Можно увидеть здесь параллель с поисками возлюбленного из 1-й главы, где, чтобы обрести его, нужно было идти вслед за другими пастухами. Здесь поиск влечет к колесницам знати, а с точки зрения некоторых из комментаторов — и возводит на колесницу, если возлюбленный — Соломон.

Но более вероятно, что это все же продолжение речи героя, и тогда это метафора превознесения его сердца от любви: «и вдруг — не знаю, как случилось, — я словно вознесся с нею в колеснице князя моего народа»[32] или же «что со мной — сам не знаю: она вознесла меня на колесницу знати!»[33].

Глава 7

«Оглянись, оглянись, Суламита! оглянись, оглянись, — и мы посмотрим на тебя». Что вам смотреть но Суламиту, как на хоровод Моноимский? (Песн. 7:1).

Синодальный перевод видит здесь имя собственное — Суламита, прочно вошедшее в нашу культуру как Суламифь (например, в повести Куприна «Суламифь»). Однако использование определенного артикля ха в слове хашуламит ясно показывает, что перед нами определение «из Шулама», то есть «жительница Шулама». Какое селение имеется в виду, сказать затруднительно, толкователи предлагают либо селение Сунам (Шунем), откуда происходила последняя наложница царя Давида Ависаг (см. 3 Цар. 1: 3), либо Иерусалим, в нескольких местах библейского текста названный просто Шалем.

Глава начинается словами хора, который пытается привлечь внимание героини, но та заявляет (уже в третий раз), что всецело принадлежит любимому, поэтому не желает отвлекаться даже на подруг — «что вам смотреть на меня, будто на какое-то развлечение», таков смысл ее ответа.

Хоровод Манаимский — не вполне понятно; это может быть хоровод Маханаимский, по названию города в Галааде; но почему танец девушек именно из этого города как что-то занимательное упоминает героиня? Либо же это маханаим — «ополчение, воинский стан», и имеется в виду не какая-то особенная пляска дев заиорданского города, а танец девушек, встречающих возвращающееся домой войско (так истолкован этот стих в современном переводе РБО).

О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника (Песн. 7: 2).

Вновь юноша превозносит возлюбленную, на этот раз двигаясь снизу вверх — от ног к устам. Два этих описания (первое в 4: 1–7) симметрично отстоят от кульминации 5-й главы, как бы опускаясь к ложу влюбленных и восходя от него.

Иудейский комментарий обращает внимание на то, что юноша описывается сверху вниз, а девушка снизу вверх, и, рассматривая влюбленных как Бога и общину Израиля, так оценивает эту особенность: «Израиль восхваляет Святого Благословенного сверху вниз: начинает с „Его голова — слиток золота" (5: 11) и заканчивает словами „Его голени — мраморные столбы" (5: 15), поскольку цель Израиля — умилостивить Его, чтобы Он спустил Свое присутствие из вышних миров в нижние; а Он восхваляет Израиль снизу вверх: начинает с „Как прекрасны стопы твои" (7: 2) и идет вверх до „твоя голова — как Кармель" (7: 6), так как Он хочет увлечь их к Себе» (Свиток Песнь Песней, 158).

…Живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями… (Песн. 7: 3).

Комплименты переходят на область утробы, метафорически указывают на женские половые органы, тем самым сменяя акцент, — до брака превозносилась грудь героини, она была украшена лилиями, теперь же это чрево — источник удовольствия и место зарождения новой жизни.

Акцент на полноте удовлетворения, равно как и на полноте жизни, сделан через упоминание хлеба и вина, которые дают полноту насыщения и являются бескровной жертвой Богу, — священником этой жертвы Библия впервые называет Мелхиседека, древнего царя Салима (Иерусалима), где впоследствии были установлены жертвенники для всесожжений (преимущественно кровавых жертв) и для каждения.

Нельзя обойти здесь и образ апокалиптической жены, облеченной в солнце, которая находится в муках рождения и рождает (см. Откр. 12: 1–2), — толкователи считают, что это образ Церкви, постоянно рождающей праведников. Так и здесь — лоно упоминается в соотнесении с хлебом и вином, в том числе как Новозаветная Тайна, — ими питаются рожденные в жизнь, чтобы смерть была побеждена навеки и жизнь восторжествовала.

Красиво истолковывается образ ограды из лилий в иудейской экзегезе. Окаймление из нежных цветов воспринимается как синоним заповедей — верующий должен так благоговеть перед словом Господним, что ему достаточно лишь легкого указания, чтобы не впасть в грех: «Человек проходит по дороге и видит первые плоды смоковницы, протягивает руку, чтобы сорвать их, но ему говорят: „Они чужие!" — и он отдергивает руку и не крадет. Это и значит „огражденная лилиями"» (Псикта Раббати 10, 2. См. Свиток Песнь Песней, 160).

…Два сосца твои — как два козленка, двойни серны; шея твоя — как столп из слоновой кости; глаза твои — озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой — башня Ливанская, обращенная к Дамаску… (Песн. 7: 4–5).

В этой серии восхвалений пасторальные темы, ранее преимущественно используемые юношей, уравновешиваются чередой архитектурных ассоциаций. Всюду, даже в незначительных, казалось бы, деталях, прослеживается декларируемая идея равенства влюбленных: нельзя сказать, что девушка — только природные, а юноша — только культурные образы, красота каждого включает оба мира — природы и творения человеческих рук. Точно так же и в каждом из нас присутствуют разные черты, которые часто приписывают как нормативные одному полу и воспрещают другому. Традиционные глупости «мальчики не плачут», «девочка не должна проявлять инициативу» и т. д. коренятся именно в этом черно-белом представлении о человеческом устроении. Но Священное Писание упорно указывает на обратные примеры — героический Давид столь лиричен, что становится автором псалма как жанра, а мягкие и женственные Иаиль и Иудифь — военными героинями Израиля, и таких примеров множество.

Ева, изведенная из Адама, и Адам, единством природы сопряженный с Евой, не теряют этого сопряжения никогда. И если разница потенциалов становится той силой, что с неизбежностью влечет их друг к другу, то «чужеродные» черты становятся маркерами, огнями взлетно-посадочной полосы, позволяющими осуществить искомое единство.

Абсолютная маскулинность и абсолютная