приводил в стыд празднословящих. После в общих собраниях, преподавая наставление братии, преподобный упоминал об этих случаях и не указывая на лица, говорил против греха и делал вразумления, если же в ком встречал упорство и неповиновение, то виновного подвергал епитимию. Чтобы утвердить братию в строгом исполнении данного им устава, главное правило которого состояло в том, чтобы ничего не начинать без благословения настоятеля, он дал братии самый разительный урок. Однажды старший над пекарями испек хлебы, не приняв на то, как требовалось по уставу, благословения старца. Узнавши о том, пр. Корнелий приказал все испеченные хлебы положить в сани, вывезти на большую дорогу и бросить, чтобы, как он говорил, и собаки монастырские не ели этого неблагословенного хлеба, а хлебов было испечено целых два воза».

Известны также были случаи открытого неповиновения настоятелю и даже попытки убить его. Конфликт между преподобным и братией привел к тому, что в 1529 году Корнилий вместе со своим учеником Геннадием Костромским покинул обитель и удалился на Сурское озеро, где построил уединенную кущу (впоследствии Спас-Преображенский Геннадиев монастырь). Интересно, что, уходя из Комельской Введенской обители, Корнилий не назначил в ней нового игумена, а выбрал 12 соборных старцев для управления монастырем – видимо, это было единственно верным решением в сложившейся конфликтной ситуации…

В своих «Путях русского богословия», написанных в 1937 году, протоиерей Георгий Васильевич Флоровский заметил: «История русской культуры, вся она в перебоях, в приступах, в отречениях или увлечениях, в разочарованиях, изменах, разрывах. Всего меньше в ней непосредственной цельности. Русская историческая ткань так странно спутана, и вся точно перемята и оборвана… В самой народной душе противоречий и невязок гораздо больше, чем то допускали славянофилы или народники. Быт и бунт в ней странно сочетаются… Издавна русская душа живет и пребывает во многих веках или возрастах сразу. Не потому, что торжествует или возвышается над временем. Напротив, расплывается во временах».

Истовым аскетическим трудам преподобного Корнилия противостоят даже не «жестоковыйность» и невежество современников, но расплывчатость и безбытность их существования в северной пустыне, где нет времени, а есть только времена года, нет границ, а есть бескрайнее пространство. Парадоксальным образом подвижники и аскеты Северной Фиваиды, стремясь к уединению, при этом активно перемещаются по этой пустыне (от Троицы Сергия до Вологды, от Москвы до Ярославля, от Твери до Костромы, от Белозерья до Белого моря), преодолевая пространство, преодолевают обрывочность и расплывчатость неподвижности, торжествуя, таким образом, и возвышаясь над временем. Святитель Кирилл Александрийский (376–444) писал в этой связи: «Кто безмерно возвышается над границей человеческого естества в названии Бога Своим Отцем… тот поднимается все к более возвышенному состоянию… возвышаясь над законом нашей природы, определяет Божественные предметы».

Глава одиннадцатая

Нил Сорский

Видение Ивана Грозного – Поездка в Нило-Сорскую пустынь – А. Н. Муравьев о Ниловой пустыни – И. К. Смолич – Пострижение Нила – Нил на Афоне – Удаление Нила на Сору – Скит Нила Сорского – В. Г. Григорович-Барский – Г. М. Прохоров – Испытание скитом – Голос пустынножительства – Устав Нила Сорского – Борьба с помыслами – Епископ Никодим (Кононов) – Иеромонах Никон (Прихудайлов) – Строительство в скиту

После Всенощной, которую отслужили в деревянной Сретенской церкви, царю сделалось нехорошо. Он начал задыхаться, почувствовал тошноту и горечь во рту, покрылся холодной испариной. Такое и раньше случалось с ним, и пора было уже привыкнуть к недугу, но всякий раз во время приступа его охватывал смертельный ужас, он начинал метаться, стонать. Знал наверняка, что это скоро пройдет, что надо просто подождать, умыть лицо святой водой, произнести молитву «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его» – но ничего не мог поделать с собой. Трепетал, боялся, что сейчас упадет, забьется в припадке и отдаст душу Богу Всемилостивому, не успев ни исповедаться, ни причаститься, а стало быть, отойдя в мир иной, будет подвергнут адскими мучениям – на крючьях его подвесят, на огне будут жечь, в зубах лютых чудовищ он окажется, в кипящую смолу окунется, клещами будут разрывать его плоть или на плахе четвертовать.

Царя тут же подхватили под руки и отвели в специально для него устроенную палатку на берегу реки Соры за стенами пустыни, где уложили на кушетку и принялись читать над ним молитву «Да воскреснет Бог».

– …яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, – скрежетал зубами царь и по мере произнесения слов затихал постепенно, движения его становились вялыми, взгляд мутнел совершенно, наконец, он переворачивался на спину, из последних сил складывал руки на груди крестообразно, черты лица его заострялись, а по нему стекала святая вода, поднесенная по такому случаю немедленно.

И он засыпал.

Ему снился сон, будто бы он входит в деревянную сельскую церковь, где низкий закопченный потолок почти лежит на голове, и потому сразу приходится кланяться образам, едва различимым в свете редких, обезображенных нагаром, как волдырями, свечей. Так и бредет он согбенным, недоумевая, сколь убог сей храм, сколь он уныл и плачевен, сколь тесен и жалок.

Добравшись до иконостаса, царь встает на колени перед образом Спасителя, что висит в непроглядной тьме справа от него у царских врат и, боясь поднять глаза на икону, начинает рассуждать про себя о том, как бы он украсил сей нищий храм, как бы возвеличил его, как бы сделал его сияющим и богатым. И тут же он начинает видеть себя в архиерейском облачении стоящим на амвоне посреди этого теперь уже огромного белокаменного собора, и все кланяются и повинуются ему.

Слезы умиления текут из глаз царя, а слух его услаждает ангельское пение, которому он сам начинает подпевать, но вдруг громкий и строгий голос, доносящийся из алтаря, прерывает это пленительное видение.

– Нет тебе, господин, моего благословения возводить каменную храмину в пустыне сей и украшать ее золотом и многими убранствами!

В недоумении царь оборачивается и видит стоящего в отверстых царских вратах старца, в страхе понимая, что перед ним шесть десятилетий назад отошедший ко Господу преподобный Нил, устроитель Сорской обители, в которую он – Иоанн Васильевич Грозный – приехал на богомолье.

– Лишь великое искушение и от воров грабление в твоем даровании, господин, видится, а все нужное для потребы иноческой нам, грешным, Господь подал, – произносит старец, после чего он осеняет царя крестным знамением и уходит в алтарь, а двери царских врат за ним сами собой закрываются.

Иоанн Васильевич в смятении оглядывается по сторонам и видит, что тесная деревянная церковь, в которую он попал в самом начале своего сна, заполнена мужиками и черноризцами, недобро на него смотрящими – ведь видят они перед собой не государя и великого князя