своего будет нагло стужаем и борим от помыслов тщеславия и гордости, то нужно знать ему, что для побеждения этих помыслов нет более сильного оружия, кроме молитвы ко Господу Богу. Боримому нужно из глубины души меня; дух же смирения даруй ми, рабу Твоему!»

В отделе третьем (заключительном), главе шестой своего сочинения Нил подводит итог сказанному следующими словами: «Если где живет духовный старец с одним или двумя, а по нужде и с тремя учениками, и если кто еще вблизи безмолвствует, то они, в известное время, приходя друг к другу, между собой просвещаются духовными беседами. А мы – новоначальные и неразумные – вразумляемся и подкрепляемся один от другого, как написано: брат братом помогаем, яко град тверд (Притч. 18,19), – и именем непрелестного учителя – Богодухновенные Писания. Поэтому, нам кажется весьма удобным пребывание с одним или двумя верными братьями и единомудренными в деле Божием… И если кому Бог даст разуметь больше, да назидает брат брата. Боримые же от бесов и стужаемые от страстей да помогаем друг другу».

Тем самым преподобный как бы вводит читателя в свой скит, вновь и вновь напоминая ему о смысле братского сотрудничества, на котором и строится пустынножительство согласно учению Святых Отцов.

По сути, все преподобные подвижники, о которых мы уже рассказали на этих страницах, в той или иной степени подвизались в братском (а по сути, скитском) подвиге, по крайней мере на начальной стадии становления того или иного монастыря, когда «убогая куща» и поклонный крест были единственным уделом отшельников, а «душеполезные и наставительные беседы» – единственным способом преодолеть искушения пустыни, бесовские наваждения и лукавство злых людей.

Из «Послания преподобного Нила Сорского к брату, вопросившему его о помыслах»: «То, что ты говорил мне о помыслах нечистых, которые насылает враг душ наших, о том не сильно скорби и не ужасайся. Ибо не только нам, немощным и страстным, от них постыжение бывает, как говорят отцы, но и пребывающим в преуспеянии и в житии достохвальном, и благодати духовной отчасти сподобившимся… Тщательно отсекай лукавые помыслы, всегда побеждай их молитвой: Господа Иисуса призывай. Учи также из Писания наизусть, прилагая к сему свой разум полагая, ибо это сохраняет нас от нашествия бесовского… Страхования (страхи) же, о которых ты пишешь, – это младенческое обыкновение немужественных душ… И когда находят эти страхования на тебя, борись [с ними], чтобы не возобладали они над тобой, утверди сердце свое в уповании на Бога».

Читая это наставление преподобного старца, мыслится, что в каком-то смысле Нил возвращает иноческую историю Русской Фиваиды назад, к истокам, призывая вспомнить времена земляной кельи преподобного Ферапонта и мистических озарений преподобных Сергия и Кирилла как родоначальников северного пустынножительства. Однако слова Нила Сорского «учи также из Писания наизусть, прилагая к сему свой разум» добавляют этой мемории дополнительный смысл, отсылающий нас к Святоотеческой и Афонской традициям, когда постижение книжной премудрости («будем подражателями их (Отцов Церкви. – М. Г.) хоть вмале») было непреложным условием аскетического делания.

Интересно заметить, что ни в трудах преподобного, ни в его житии практически нет сцен, в которых он в по-сергиевски «разодранной и многшвенной» рясе корчует деревья или вскапывает землю (исключение составляет лишь два эпизода, в которых Нил вместе с братьями насыпает на болотистой почве холм для строительства на нем храма и возводит на речке Соре водяную мельницу). Тогда как в жизнеописаниях северных отцов подобных сцен предостаточно. Впрочем, это и понятно, ведь главную свою задачу обитатели Нилова скита видели в другом, а именно, в «испытании Божественного Писания», житий и трудов Святых Отцов, что, вероятно, с точки зрения бытописателя, в частности, уже известного нам тотемского дьяка Плешкова, не казалось в рамках житийного канона фактом столь же ярким и нравоучительным.

И действительно, как можно изобразить черноризца, погруженного в чтение и переписывание духовных книг? Разве что сидящим в келье при свете свечи или лампады. Вероятно, так – но это будет слишком примитивно и поверхностно для понимания смысла «разумного и изящного борения» с грехом, когда, по словам Г. П. Федотова, «цель аскезы – лишь приуготовление к “деланию сердечному”, “мысленному блюдению”, “умному хранению”». То есть речь идет не о форме, а о содержании, не о внешнем, а о внутреннем, о мистическом, которое едва ли может быть доступно обычному взгляду, и потому порой выглядит необъяснимым, запредельным, пугающим.

Однако «преподобный Нил не боится опасностей мистического пути и, зная все трудности его для многих, увлекает к нему описанием блаженных состояний созерцательности» (Г. П. Федотов).

* * *

Но вернемся к запискам одного весьма представительного господина пятидесяти с лишним лет, сделанным им во время поездки в Вологодскую губернию в 1854–1855 годах.

Речь идет, понятно, об А. Н. Муравьеве: «Посреди убогой деревянной ограды возвышались, на насыпном холме две сросшиеся церкви с шатровою колокольнею, и еще одна стояла вне ограды, над усыпальницею братии; скиток основателя с его кладезем был за мельницей в лесу. Но не весьма давно расстроился, хотя и по благочестивому усердию, сей пустынный образ, вполне соответствовавший внутреннему устройству пустыни и воле самого Нила. Не он ли… хотел, чтобы собственный его скит, тогда единственный на Руси, оставался всегда скитом, то есть собранием уединенных келий, рассеянных вокруг пустынной церкви? Не он ли явился в сонном видении державному богомольцу Иоанну, когда из Кириллова, привлеченный посмертною славою Нила, посетил он убогий скит, и с царскою щедротою хотел соорудить в нем великолепный храм? – Нил запретил ставить у себя каменную церковь, или чем-либо украсить существующие, кроме необходимого… Целые столетия оставалась в таком первобытном виде его пустыня, временами цвела, как окрестная поляна, и временами упадала, но не выходила из предначертаний своего основателя, касательно внешнего убожества».

В 1641 году Нило-Сорская пустынь была приписана к Кирилло-Белозерскому монастырю и как скит просуществовала до середины XVIII столетия. События, последовавшие затем, увы, прервали традицию преподобного Нила. Следует признать, что к этому времени сама обитель на Соре пришла в совершенный упадок. Епископ Никодим (Кононов) (1871–1919), церковный историк, новомученик, так описал Нило-Сорскую пустынь в своей книге «Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков»: «Во всех этих церквах обители все было ветхо и убого, требовало обновления и улучшения. Ограды вокруг церквей не было никакой; небольшие ветхие келлии настоятельские стояли боком, близкие к падению; братские келлии, тесные, деревянные, тоже все были весьма ветхи и полуразвалились; скотный двор, погрязший в болоте, лежал в развалинах, и лишь овин на дороге в пустынь из Кириллова, да водяная мельница на пустынной болотистой речке Сорке, давшей наименование преподобному Нилу и его обители – Сорских, еще имели некоторый вид целости, все же остальные хозяйственные здания обители представляли лишь безобразные развалины».

В 1837 году архимандрит Успенского Кирилло-Белозерского монастыря Иннокентий (Арешников) благословил иеромонаха Никона