Шрифт:
Закладка:
За все это время Александр I два раза присылал Лагарпу ответные письма (от 26 октября 1802 и 7 июля 1803 года). Они призваны были успокоить учителя, заверить его, что реформы идут по плану и развиваются хорошо. При этом первое из них состояло всего лишь из нескольких абзацев, так что содержательным можно назвать второе письмо Александра, действительно весомое по объему, в котором весьма показательны не только те моменты, на которых останавливался российский император, но также и то, о чем он сознательно умалчивал. Александр достаточно подробно отвечал на какие-то мелкие вопросы из их переписки (назначение английского литературного корреспондента, подписка от имени императора на иностранные сочинения и др.), но важные сюжеты о российских реформах затрагивал лишь вскользь. Так, он с ходу опроверг недовольство Лагарпа по поводу назначения министром народного просвещения прежнего главы екатерининской Комиссии по учреждению училищ, графа Петра Васильевича Завадовского, которого Лагарп еще ранее в Петербурге обоснованно упрекал в лени и привычке к самоуправству. Но главное, царь совершенно уклонился от обсуждения с учителем «сенатского инцидента», сославшись на то, что Лагарпу его представили в неверном свете (хотя, как показывает переписка, информация об этом инциденте у Лагарпа была в значительной степени точной).
Таким образом, внешне в отношениях учителя и ученика в 1802–1803 годах продолжали царить гармония и единство, но уже в этот период возникновение «острых» вопросов в переписке показывало, что Лагарп способен отмечать и задевать в своих письмах действительно болевые точки реформ Александра I. Российский император в свою очередь, хотя и мог бы извлечь из этого пользу, видимо, не готов был отвечать учителю со всей открытостью и откровенностью, предпочитая сглаживать углы и продолжая лишь заверять швейцарца в своей неизменной признательности и уважении.
Частично это проявилось и в вопросах внешней политики, где в те же годы назревали серьезные перемены.
Наблюдая за Наполеоном
Как уже говорилось, одним из побудительных мотивов, которые привели Лагарпа в 1801 году в Петербург, явилось желание сблизить Александра I и Наполеона – двух людей, от которых, по мнению швейцарца, зависела тогда судьба всей Европы и развитие в ней «либеральных идей». Несмотря на всю сомнительность этого предприятия с точки зрения большой европейской политики начала XIX века, попытка Лагарпа была вполне искренней, хотя русским дипломатическим корпусом однозначно интерпретировалась как подтверждение подозрений в том, что Лагарп прибыл в Россию в качестве «агента Бонапарта»[315].
Возвращаясь обратно во Францию, Лагарп во исполнение своих намерений предложил Александру передать с ним личное письмо для первого консула. И царь действительно вручил своему наставнику непосредственно перед его отъездом короткое послание (от 7/19 мая 1802 года), где выражал Наполеону «дружеские чувства» и искреннюю надежду «установить самое близкое согласие между двумя правительствами и устранить все, что могло бы повредить этому согласию». Лагарп надеялся, что такое письмо поможет длительному «поддержанию мира в Европе», а также распространению «просвещения и свободных учреждений»[316].
Из Франции Лагарп хотел иметь возможность и дальше сообщать Александру важные внешнеполитические известия, причем для тайных донесений предусмотрел даже два вида специальных шифров. Названный «агентом Бонапарта» в Петербурге он, по сути, хотел стать «агентом русского царя» в окрестностях Парижа – и действительно, значительная часть его переписки с Александром I содержала серьезные размышления о европейской политике, в которых за точку отсчета Лагарп принимал именно позицию России и ее государственную пользу.
Такие размышления естественно сосредотачивались вокруг фигуры Наполеона. Но если в момент гельветической революции у Лагарпа по отношению к нему присутствовала определенная доля восхищения, то в переходный период от консульства к Французской империи мнение царского наставника принципиально изменилось.
Сперва Лагарп, как и многие в Европе, был увлечен фигурой «освободителя народов» – разящего оружия революции, которое на штыках приносит идеи Просвещения другим нациям. Но после того, как в 1800 году он был принят Наполеоном в Мальмезоне с холодностью и, хуже того, «с оттенком грубости», это раскрыло, наконец, Лагарпу глаза на истинные мотивы, которыми диктовалась политика первого консула относительно Швейцарии. Речь меньше всего шла о защите революционных преобразований, но скорее – о гарантиях стабильности и контроля за страной, прикрывающей альпийские перевалы, а также о требованиях содержать (в качестве вассального государства) французские войска на своей территории.
Летом же 1802 года успешное воплощение плана Бонапарта по сохранению за собой пожизненных полномочий первого консула окончательно убедило Лагарпа в порочности амбиций последнего и в невозможности установить длительное согласие между ним и российским императором. «Всякий задушевный союз между этими двумя людьми мне отныне кажется невозможным. Открытость, умеренность, либеральные и филантропические идеи одного сопрячь невозможно с двуличностью, безмерным честолюбием и нелиберальными идеями другого», – писал Лагарп в июле 1802 года[317]. Именно поэтому после прибытия в Париж он отказался передавать Бонапарту то самое личное письмо, которым царь снабдил Лагарпа при отъезде из Петербурга.
Обличая теперь «нового Карла Великого», который грезит исключительно о том, чтобы стать родоначальником новой династии, упрочить свою власть «на обломках свободы» и включить в состав «империи галлов» как можно больше народов и провинций, Лагарп не раз предупреждал Александра I об опасности недооценивать «аппетиты» первого консула. В частности, по совету швейцарца царь прочел и полностью одобрил запрещенную французской цензурой брошюру Камилла Жордана «Об истинном смысле национального голосования о пожизненном консульстве».
Такие критические мысли не могли не совпадать с собственными ощущениями российского императора в адрес Наполеона. Но было и существенное различие – Лагарп никогда не призывал царя к началу войны, тогда как Александр I пошел на открытую конфронтацию с самозванным правителем Франции, от которой по мысли Лагарпа можно было бы удержаться. Уже в первом своем письме, отправленном после расставания с Александром I, прозвучала фраза, которую дальше, подобно рефрену, швейцарец будет постоянно повторять царю: «Политика первого консула приведет, кажется мне, к новым столкновениям. Как бы там ни было, интерес России в том состоит, чтобы выжидать и ни против правительства французского, из кого бы оно ни состояло, ни против прочих держав ничего не предпринимать такого, чем себя компрометировать можно»[318].
Таким образом, наставник Александра I, с одной стороны, прекрасно отдавал себе отчет в агрессивности политики Наполеона в Европе, но, с другой стороны, надеялся, что Россия в силу географической удаленности (а также благодаря своим огромным ресурсам, территории, политическому авторитету) сможет длительное время оставаться недосягаемой, свободной от вовлечения в европейские дипломатические споры и сохранять мир, столь нужный стране и лично Александру I для проведения намеченных им либеральных реформ, в которых Лагарп принимал такое живое участие.
Эта позиция разделялась многими в окружении российского императора, тем более что в марте 1802 года, был подписан так называемый «вечный мир» – Амьенский договор между Англией и Францией, после заключения которого в Европе больше не осталось стран в состоянии войны, а, значит, десятилетие непрерывных кровопролитных боев с участием стран Первой и Второй антифранцузской коалиции подошло к концу. Однако Александру не удалось сохранить внешнеполитическую линию, обеспечивавшую неучастие России в новых конфликтах.
Камнем преткновения стал Германский вопрос, то есть проведение новых границ внутри Священной Римской империи, в котором должны
