Шрифт:
Закладка:
Ему, действительно, было чем заняться, имея в собственности более 18 гектаров земли (которые прежде принадлежали министру финансов Людовика XIV Жану-Батисту Кольберу), включая «сельский дом со всеми службами, состоящий из главного жилого помещения в четыре этажа, крытого сланцевой плиткой, а также двора, заднего двора, конюшни, каретного сарая, гумна, стойла, домика садовника и других построек». К дому примыкал «террасный сад с партером, огород, и все ограждено виноградником»[302].
В мемуарах Лагарп вспоминал, как обустроил вместе со своей женой Доротеей новый род жизни в деревне. Жене принадлежала «абсолютная власть над домом и службами», сельскохозяйственные работы управлялись по обоюдному согласию между супругами, на исключительную же долю Лагарпа ложилась забота о растениях в огороде и о саженцах плодовых деревьев. «День постоянно казался нам обоим слишком коротким, и часто полночь заставала нас врасплох в середине чтения, столь интересного, что мы забывали о наступлении следующих суток. Каждый раз, когда подавали чай, верный пес устраивался у наших ног и не покидал своего места, словно нес службу в карауле, нас охраняющем»[303]. Такой образ жизни Лагарпа оставался практически неизменным вплоть до 1813 года.
В Плесси-Пике швейцарец много занимался перепиской, а весной 1804 года закончил первый вариант своих мемуаров для публикации в сборнике, издававшемся его соотечественником Генрихом Цшокке[304]. Кроме того, он рисовал, набрасывая на бумагу окружавшие его места и пейзажи, как это он уже делал в Петербурге для великих князей. Созданные им виды Плесси-Пике сегодня хранятся в Лозаннском историческом музее. Они изображают отлогую часть парка, затем луг и службы к югу от дома, вплоть до леса, который покрывает равнину на севере. По моде того времени луг был прочерчен целой сетью тропинок, идущих по всем направлениям и соединяющих павильон у откоса и бельведер на вершине парка. Самым большим счастьем для Лагарпа стало выращивать в своем парке деревья и кустарники из разных частей света: Европы, Америки и даже Японии. Это были кедры, сосны, дубы, буки, а в фруктовом саду миндальные деревья, вишни и «магалебы» (дикие вишни с горькими ягодами). Лагарп поставил себе задачу посадить у себя «все деревья и кустарники, европейские или экзотические, которые можно было бы акклиматизировать». «Вы и представить себе не можете то удовольствие, какое я испытываю, – писал он бывшему товарищу по Директории Ф. Секретану, – когда вдыхаю аромат каждого нового саженца»[305].
Лагарп неоднократно повторял Александру I, как и своим швейцарским друзьям: счастлив он лишь тогда, когда берет в руки лопату. Бывшему царскому наставнику нравилось представлять себя в образе Кориолана, мудреца, который удалился от треволнений большого мира и решил улучшать его, окультуривая землю. Но это была лишь одна его испостась. В других занятиях во время своей жизни в деревне Лагарп по-прежнему проявлял себя как государственный деятель, которого волнуют политические проблемы, и на одном из первых мест – развитие России, которое теперь находилось в руках его ученика.
Даже к сельскому хозяйству Лагарп обратился не просто как к досужему увлечению, а в роли «просвещенного земледельца» (как это делали многие тогдашние литераторы, ученые и даже политические деятели, которым их угодья служили полем для экспериментов, полезных обществу и государству). В данном случае одной из целей Лагарпа было собрать у себя те сельскохозяйственные продукты, которые «казались годными для России», чтобы проверить их пользу и сообщить об этом в письмах к Александру I.
Поэтому Лагарп-фермер, сеющий ли пшеницу или ухаживающий за коровой, неоднократно призывал царя не пренебрегать огромным потенциалом русских земель – богатством, которое в его глазах недостаточно используется как из-за того, что дворяне в России не интересуются сельским хозяйством, так и из-за того, что крепостные не ценят господскую землю или, что хуже, портят ее. Советуя своему ученику сельскохозяйственные культуры, которые можно было бы внедрить и распространить в Российской империи, Лагарп приводил ссылки на литературу или даже выдержки из научных трактатов. Он рекомендовал учреждать премии за введение новых культур, а также командировать русских ботаников за границу, чтобы те выяснили, какие растения можно высаживать в России, а какие нет. В той же мере пылко демонстрирует себя Лагарп сторонником внутренней колонизации российских земель, указывая Александру I на успешный в этом отношении пример Америки, где простой работник на земле превращается в «искусного земледельца».
По соседству с Лагарпом в Плесси-Пике жил ученый-натуралист Амбуаз Пализо де Бовуа, специалист по флоре Африки и Америки, и вместе они проводили некоторые научные опыты, которые подвигли Лагарпа на изучение ботаники. Как свидетельствует корреспонденция, швейцарец принялся за новый род познаний с величайшей серьезностью: «С тех пор как я, хоть и совсем немного, стал заниматься ботаникой, я вдруг обнаружил, что современные ученые в этой области гораздо больше копируют друг у друга, нежели изучают природу, и что подлинно качественных книг совсем мало. Был бы я помоложе, принялся бы за флору моего огорода, описал бы растения в соответствии с их почвой, внешними признаками, сезонами, имея все перед глазами. К сожалению, пришла ко мне эта идея слишком поздно; работа эта определенно помогла бы мне многое позабыть»[306].
В холодное время года, когда чета Лагарпов перебиралась в парижскую квартиру, швейцарец слушал курсы по минералогии, химии, зоологии и астрономии в Национальном институте, которые читались видными учеными. Некоторые из них, а также известные литераторы и политики часто гостили дома у Лагарпа: у него бывали минералог Рене Жюст Гайю, агроном Шарль Филибер де Ластейри, экономист Жан-Батист Сей, востоковед Луи Матьё Ланглес, основатель газеты «Друг законов» Франсуа Мартен Пултье, член Трибуната Николя Франсуа Тьессе, «конституционный епископ» Анри Грегуар и др. Не без доли юмора швейцарец описывал Ф.А. Штапферу свое обращение в «человека науки»: «До начала августа я посещал курс Воклена три раза в неделю и поэтому так набрался химии, что ничто больше не отобьет у меня охоту к ней. <…> Как смеялись бы вы, если бы встретили меня в костюме Робинзона, с портфелем на одном боку и ящиком из белого железа на другом, или если бы, войдя в мою комнату, обнаружили меня посреди цветочных ваз, с лупой и иголкой в руках, препарирующим растения»[307].
Страсть Лагарпа к естественным наукам оставалась и далее неизменной. Позже она привела его к мысли основать «Водуазское общество естественных наук» (а в 1819 году он с большим удовлетворением примет от Александра I коллекцию минералов из России для кантонального музея в Лозанне). Общаясь с царем, его бывший наставник постоянно высказывался в пользу популяризации научных знаний, воодушевлял Александра образовывать собственных ботаников, перепечатывать в русских газетах различные «полезные» статьи из-за границы, содержание которых могло бы принести пользу как русским ученым, так и простым крестьянам[308].
Именно в 1802–1803 годах, когда Лагарп обустраивал свою «сельскую идиллию» в Плесси-Пике, Александр I более всего походил на того «идеального самодержца», какого в нем хотел видеть его швейцарский учитель. Лагарп постоянно называет Александра в то время в письмах «императором народа», «императором-гражданином». По-видимому, этот эпитет отражал реальные слова царя – своего рода клятву, произнесенную учеником при расставании с учителем в Петербурге в 1802 году, о которой
