Вскоре после отъезда Лагарпа из России там были оглашены масштабные реформы, разработанные в Негласном комитете не без участия швейцарца. По Манифесту от 8 сентября 1802 года создавались новые органы центрального управления империи – восемь министерств (распределение компетенций между ними Лагарп обсуждал вместе с членами Негласного комитета непосредственно перед своим отъездом, в конце апреля 1802 года); тогда же более точно определились полномочия Сената, за которым были закреплены функции высшего судебного органа империи, а также контроль за деятельностью министерств (этому вопросу Лагарп также уделял много внимания в период пребывания в Петербурге). Открытие одного из министерств – народного просвещения – непосредственно было инициировано Лагарпом. Александр I действительно придавал деятельности этого министерства большое значение, поставив во главе не только министра, но и совет, куда вошли его друзья из Негласного комитета – Новосильцев и Чарторыйский. Уже в январе 1803 года были приняты «Предварительные правила народного просвещения», заложившие принципы новой российской системы образования.

Тогда же, в начале 1803 года, Александром I была перестроена работа Комиссии законов, на которую Лагарп возлагал надежды по выполнению другой основополагающей задачи для русского государства – возведения стройной юридической системы, способной обеспечить в России правосудие. Указом Александра I эта Комиссия была переведена в ведение Министерства юстиции, и вскоре ее деятельность стал напрямую курировать Новосильцев.

С середины 1802 года начала выполняться еще одна мера, о которой Лагарп часто беседовал с царем – было объявлено о новом призыве колонистов для заселения южных губерний Российской империи (окончательно же правила, регламентирующие наделение землей в Новороссии, были утверждены в начале 1804 года). Наконец, 20 февраля 1803 года был принят важный указ для решения «крестьянского вопроса». Помещикам разрешалось заключать сделки с крепостными, переводя их в «вольные хлебопашцы», которые получали свои наделы в собственность. Инициатором указа выступил сенатор граф Сергей Петрович Румянцев, но Александр I смог воспользоваться его частной инициативой, чтобы превратить ее в общий закон, где впервые в публичной форме объявлялась приверженность российского правительства идее отмены крепостного права путем освобождения крестьян с землей за выкуп[309].

Лагарп желал постоянно сохранять сопричастность делам Александра I. Проезжая в мае 1802 года по территории Российской империи, а затем по ряду европейских стран, швейцарец чувствовал себя в роли своего рода «уполномоченного по делам реформ», поскольку от его внимания не ускользала ни одна мелочь, которая могла бы быть полезна Александру I и применена для улучшения его государства. Письма Лагарпа наполнены советами по организации почт, дорог, таможен, проведению инженерных работ, по развитию ботанических садов, даже по устройству увеселительных заведений для народа и др. Например, осматривая в Саксонии сокровища художественных музеев местного курфюрста, он сразу же подумал об Александре I и рекомендовал тому шире отворить двери своего Эрмитажа для публики, а главное, регулярно допускать туда художников, изучающих и копирующих полотна великих итальянских мастеров. Тем самым император сможет «распространить постепенно вкус к изящным искусствам, который, в свой черед, на общее просвещение повлияет», а также воспитать «национальных художников», в которых Россия так нуждается[310].

Немаловажны были сведения, представленные Лагарпом для реформы административного управления. По его просьбе знаток наполеоновского государственного аппарата Н.Ф. Тьессе составил обзор устройства французских министерств, разделения сфер их деятельности и внутренних механизмов работы. В августе 1802 года Лагарп отправил этот обзор Александру I, а тот позже передал его в руки своего статс-секретаря Михаила Михайловича Сперанского, предлагая использовать при подготовке очередного этапа российских реформ[311].

Из своей деревни близ Парижа Лагарп продолжал неотрывно и жадно следить за жизнью в России. Основным источникам информации для него была европейская пресса. Он читает французские, немецкие и швейцарские газеты: Le Publiciste («Публицист»), Gazette nationale, ou Le Moniteur universel («Национальная газета, или Универсальный вестник»), Journal de Paris («Парижская газета»), Allgemeine Zeitung («Общая газета»), Hamburgischer unparteyische Correspondent («Гамбургский беспристрастный корреспондент»), Gazette de Lausanne («Лозаннская газета»), Der Schweizerbote («Швейцарский вестник») и др. При этом Лагарпа интересовали не только конкретные сведения о российской политике, но и общий образ Александра I, каким его рисовала европейская пресса. И надо сказать, что именно тогда этот образ представлялся максимально благоприятным. Причины тому лежали в политической жизни Европы, где многие смотрели на российского императора как на естественный, и притом единственный (!) противовес набиравшему силу Наполеону.

О России в это время сообщались только хорошие новости. Много говорилось о развитии в ней народного образования, о принятии или разработке новых законов, направленных на благо подданных. Например, парижский «Монитёр» 13 февраля 1804 года сообщал, что Александр I поручил многочисленным сотрудникам адаптировать принципы гражданского Кодекса Наполеона для применения их в российском законодательстве. В марте того же года упоминалось о первых освобожденных в России «вольных хлебопашцах» (которые смогли выкупить долги одного помещика из Воронежской губернии), в апреле – о поездке генерал-майора Николая Федоровича Хитрово для знакомства с европейскими образовательными учреждениями (Лагарп встречался и общался с ним на эти темы в 1803 году в Париже).

Но среди этого обилия славословий встречались детали, на которые Лагарп обращал внимание и которые его беспокоили. Так, совершенно неожиданной оказалась его реакция на принятие указа о «вольных хлебопашцах»: вместо горячего одобрения Лагарп встревожился, «ибо с трудом поверить мог, что тот, кто пример подал, чистые имел намерения». Действительно, граф С.П. Румянцев (который, по словам Лагарпа, «в либерализме не был замечен») предлагал эту меру именно в интересах дворянства, поскольку «многие помещики находят выгоды чрезвычайные увольнять лично крестьян из платы [то есть из подушного оклада. – А. А.], следственно уволили бы их охотно и целыми селениями, когда бы в том находили против продажи преимущество»[312]. По мнению Лагарпа, эту меру приняли поспешно, возбудили в обществе много толков, компрометирующих императора, и даже слухи о «предвестии революции». Между тем этот закон только тогда приведет к успеху, способствуя процессу отмены крепостного права, когда «все к этой мере подготовлено и отпуск на волю казался бы не чем иным, как упрощением способа управления»[313]. Как известно, в российских социально-экономических условиях первой четверти XIX века перевод крестьян в «вольные хлебопашцы» так и не получил широкого распространения, правительству не удалось создать выгодные для помещиков условия освобождения (на что, собственно, и надеялся Румянцев), а, следовательно, человеколюбивые намерения Александра I остались лишь на бумаге.

Увы, но то же самое относилось и ко многим другим аспектам реформ «идеального самодержца». Так, столь широко воспеваемые в прессе меры в области народного просвещения действительно привели к открытию в Российской империи нескольких новых университетов, ряда гимназий и училищ в губернских и уездных городах. Но Лагарп постоянно спрашивал Александра (и не получал ответа на свой вопрос) – а как обстоят дела с народными школами? Они так и остались лишь в планах, а ведь, по мнению швейцарца, именно на широкой сети учебных заведений для народа, а не на элитных высших школах, необходимо основывать образовательную систему, то есть начинать ее строительство с фундамента, с нижних уровней, а не сверху. То же касалось и деятельности Комиссии по составлению законов. Лагарп регулярно интересовался конкретными плодами ее работы, но не мог получить в ответ никаких сведений, что привело его к печальной мысли: члены Комиссии «все свои таланты на то употребили, чтобы большие деньги подольше получать», а императора попросту обманывали.

Но больше всего Лагарпа встревожили известия, пришедшие весной 1803 года из Сената и касавшиеся «инцидента», явившегося прямым следствием только что принятого указа от 8 сентября 1802 года о полномочиях Сената как высшего судебного и контрольного органа империи. В соответствии с этим указом