Шрифт:
Закладка:
«Кровопролитная Ливонская война закончилась тяжёлым поражением России, которая отдала неприятелю не только все свои завоевания в Прибалтике и Литве, но и исконные русские земли – Ям, Копорье, Ивангород и другие города», – резюмирует Е. Ю. Спицын. И это – всё! Период с 1577 по 1583 год уложился в полтора десятка строк – буквально.
В действительности же для того, чтобы тщательно исследовать третий период Ливонской войны с необходимой полнотой, требуются тома. И ниже лишь кратко описано, как и на каком фоне всё развивалось с 1577 по 1583 год после мощных успехов России в летнюю и осеннюю ливонскую кампанию 1577 года. Успехов, которыми так гордился царь Иван, сочиняя в ливонском Вольмере своё послание перебежчику Андрею Курбскому…
Глава 16
Иезуит Баторий – предтеча Наполеона и Гитлера
Даже немецкая Ливония (а латыши и эстонцы тем более), выбирая между включением Ливонии в состав Польши и промосковским «буфером» герцога Магнуса, склонялась к Магнусу, ибо немцы были недовольны польским владычеством. Не очень пугала рядовых ливонцев и перспектива прямого русского протектората с постепенной инкорпорацией Ливонии в Русское государство.
В Пруссии немецкий Данциг (будущий польский Гданьск) прямо восстал против Батория, «надеясь на свои башни и рвы», и «жители мятежного города Данцига, – как сообщает В. В. Новодворский, – завязали отношения с Москвой и Татарами, чтобы получить оттуда помощь или по крайней мере поставить Батория в затруднительное положение, чего они и добились до известной степени».
Сказанное выше о татарах не противоречит сказанному ранее о том, что их набеги на Москву объяснялись не только желанием добычи, но и были инспирированы Ватиканом. Татары всегда были ненадёжными союзниками по отношению к кому бы то ни было. И союзничали то против Москвы, то с ней, а точнее – исходили только из соображений собственной выгоды. Их даже лицемерами назвать трудно – «правоверные» вполне искренне были уверены, что быть честными с «неверными» совсем не обязательно.
Весной 1577 года крымские татары совершили набег на Волынь и Подолию, и оказать им существенного отпора Польша не смогла, ибо, как отмечает тот же Новодворский, «её постоянные вооружённые силы были ничтожны», а «посполитое рушенье представляло собой толпу плохо дисциплинированных, а часто и плохо вооружённых шляхтичей на конях».
Не лучше обстояло дело и с управлением, и с финансами. Готовясь к подавлению Данцига, Баторий созвал сейм в Торне (Торуни), чтобы добиться разрешения ввести новые налоги на ведение войны с Данцигом и приготовления к войне с «московитами». Сейм же заявил, что шляхта не желает, «чтобы на нас низринулось ярмо, под которым нам придётся говорить не о том, в чём нуждается Речь Посполитая, но о том, что нам прикажут», и напомнил королю, что ему разрешено взимать налоги под тем условием, что «шляхта впредь этим налогам не будет подвергаться». Казна же была пуста. Баторий поехал в Тыкоцин, чтобы осмотреть сокровищницу, оставшуюся после покойного Сигизмунда-Августа, но больших сумм там не нашёл.
Иван же осваивался в Ливонии прочно. С 1577 года началось широкое испомещение служилых людей за счёт земель бывшего Ливонского ордена и епископских. Посадить вместо немецких феодалов в ливонской провинции русских помещиков было делом разумным и назревшим. Начал создаваться наместнический управленческий аппарат – край, густо покрытый городами и крепостями, был передан в управление Городового приказа. С 1576 года в Нарву был назначен дьяк И. Андреев, в Пернов (Пярну) – Вас. Алексеев, и т.д.
Однако уже начинали возникать тенденции, которые должны были привести в итоге к ливонским «триумфам» Батория и ливонским поражениям Ивана. Скажем, европейская «публицистика» в так называемых летучих листках изощрялась в описании «зверств московитов». Сообщалось, что после взятия русскими Зессвегена начальников гарнизона и города четвертовали, разрывая на части лошадьми (чисто «европейская» казнь), сажали на кол, а женщин подвергали насилию. В 1578 году вышли «Описание Европейской Сарматии» Гваньини и «Ливонская хроника» Балтазара Рюссова (Руссова), где, как пишет А. А. Зимин, «расписывались ужасы, творящиеся Грозным». Всё это хотя и недорого стоило – для заказчиков, но всё же кем-то оплачивалось.
Веронец Александр Гваньини служил у Батория, позднее был комендантом Витебска и потрудился на ниве «разоблачений» Грозного так усердно, что даже принимающий на веру многие инсинуации немецких источников В. В. Новодворский заметил: «Мы знаем, что сочинение Гваньини считается памфлетом, но такой общий (! – С.К.) приговор, по нашему мнению, не мешает нам пользоваться – с должной, конечно, осторожностью, – этим сочинением как историческим источником: ведь и памфлетист может сообщить много верного, чтобы придать своему памфлету характер правдивости».
Педантичный Витольд Владиславович Новодворский вряд ли смог бы освоить тезис Геббельса: для того чтобы в ложь поверили, она должна быть чудовищной. Именно чудовищность лжи о русских в Ливонии и русских в России была способна консолидировать европейцев против новых «сарматов». «Летучие листки» Гваньини и ему подобных были рассчитаны не столько на ливонское население, сколько на «внутреннюю» Европу, прежде всего германскую. Жители Ливонии знали истинное положение вещей, то есть видели, что русские отнюдь не ангелы без крыльев, но вариант лучший для эстонцев и латышей, чем немцы и поляки, и лучший для немцев, чем поляки. Зато в Европе ещё не изгладились воспоминания о той панике и ожидании Страшного суда, когда на Европу надвигались полчища Батыя. И теперь европейцам жужжали в уши, что на них надвигается московская «Сарматия» «тирана» Ивана. Началась форменная антирусская пропагандистская кампания, задачей которой было подготовить общеевропейское единение против России. Для «горячей» войны у Стефана Батория сил ещё не было, но «холодная» психологическая война уже шла.
Да, клубок из противоречивых и враждебных друг другу интересов запутывался в Европе ещё тот. Но если мы потянем каждую «ниточку» за её антимосковский конец – а он был почти у каждой европейской «ниточки», – то этот клубок мы сможем и распутать.
В августе 1577 года
