Когда пришло время прощаться, все поехали в Сербер. Поезд начал отходить, а оставшиеся коллеги, как сироты, застыли, выстроившись в линейку. Они не сводили глаз с удалявшегося друга и руководителя, пока международный тоннель не поглотил белый платочек, которым до последнего мгновения Фрай, высунувшись из окна, не прекращал размахивать.

То было 6-го сентября 1941 года.

Настроение Вариана в тот день лучше всего передает письмо, написанное им жене в отеле Эспанъя в Барселоне от 7-го сентября. Вот его основная и большая часть, оно во многом объясняет последующие перемены в жизни Фрая – как личной, так и общественной:

Прости, если от моего письма веет печалью. Печаль вызвана не только расставанием с привычной обстановкой и окружающей атмосферой… Она также, а, возможно и главным образом, есть следствие страшного опустошения, неизбежного после такого напряженного и бурного года. Только что завершились двенадцать месяцев – самых интенсивных в моей жизни, насыщенных событиями и впечатлениями. Когда 4 августа 1940 года я оставил Нью-Йорк, то и представить не мог, что меня ожидает. И даже в первые дни и недели пребывания в Марселе я был далек от истинного понимания ситуации, лицом к лицу с которой оказался. Думаю, что сегодня я понимаю положение во Франции также хорошо, как и другие. А вот что же произошло с самим собой, я все еще не соображу. <…> Но знаю, что [приобретенный] опыт в корне изменил меня… и я не думаю, что мне удастся стать тем же самым человеком, который попрощался с тобой в аэропорту и пошел по трапу к поджидавшему самолету. Опыт 5-ти, 10-ти, и даже 20-ти лет спрессован в один год. Временами я чувствую, что с тех пор, когда поднялся по монументальной лестнице вокзала Сен-Шарль в Марселе и робко примостился в маленькой боковой комнатке отеля Сплендид, я прожил [дополнительно] целую жизнь (на что не имел права).

С того самого дня… я научился жить и работать с людьми бок о бок. Я развил (или просто обнаружил) в себе изобретательность, находчивость, воображение и решительность – в степени, до того мне неизвестной. И я вел борьбу, вопреки всему, борьбу, которую хотя в итоге проиграл, но которой могу гордиться всю оставшуюся жизнь.

Когда я оглядываюсь на прошедший год, то более всего поражаюсь происшедшему во мне процессу совершенствования личности. <…>. Корни растения, помещенного в малый горшок, в конечном счете, разнесут последний на черепки. Пересади растение в больший горшок, и оно вскоре заполонит и тот. Но в чересчур большой посудине растение «потеряется», как выражаются садовники, и может даже умереть от шока. Тринадцать месяцев тому назад меня пересадили в горшок, в котором у меня было предостаточно случаев испугаться его размера, но я не умер; более того, я почти заполнил его – но не целиком, почти. Во всяком случае, я не умер от шока или своего несоответствия.

Понимание этого факта придало мне новое, столь необходимое качество: уверенность в своих силах… Хочу сказать, что ты обнаружишь в своем муже другого человека, и предупредить тебя против попыток вернуть его в прежнее состояние. Не уверен, придется ли тебе по душе это изменение. Подозреваю, скорее нет. Но оно уже есть и останется во мне – неизгладимый след года, результат моей собственной малой войны.

Было о чем подумать Вариану перед встречей с женой. Их взаимная переписка все эти месяцы сплошь заполнена обсуждением проблем его жизни и деятельности в Марселе. Эйлин безуспешно пыталась уговорить мужа вернуться домой, полагая, что их личные отношения куда важнее его обязанностей. Но осознание значимости своей работы и атмосфера опасности привлекали Вариана куда больше. В мае Эйлин написала довольно решительное письмо. Утверждая, что года разлуки достаточно, чтобы забыть, как они оба выглядят, она продолжала:

«Я боюсь…мы разошлись далеко и довольно быстро, но, если ты не вернешься до августа, нам лучше признать наши отношения оконченными».

В нескольких последующих письмах она попыталась сгладить сказанное, признавшись, что и не представляла себе полностью, несмотря на все разъяснения, характер и размах его работы. Многое поняла она из рассказов приехавших эмигрантов. Иное дошло до нее через наветы недоброжелателей. Фрай и сам признавался, что неоднократно посещал бордели, но «я, противу твоих подозрений, всегда сплю в одиночестве». Слухи текли не только в одну сторону, но, как подозревала Эйлин, и в другую, ведь недругов всегда хватало: «…надеюсь безработные эмигранты не писали обо мне малоприятные истории, по образцу тех, которыми потчевали меня…они беспочвенны в той же мере, как и описания твоих дней и ночей».

Читая переписку за май-август 1941 года, невольно приходишь к мнению, что Эйлин все уже решила, несмотря на постоянные уверения мужа, что если они оба и изменились, то их все еще большее объединяет, чем разъединяет. Письма Эйлин носят, хотя и подчеркнуто дружеский, но чаще деловой характер.

Как-то она примет его? Как-то сложатся их отношения ныне? Ведь в тот же самый день – 7 сентября – когда Фрай написал приведенное выше примирительно-покаянное письмо, отправила свое послание и Эйлин:

Естественно, я хочу, чтобы ты вернулся, но полагаю, что плохо уезжать не вовремя; меня убедили, что еще многое можно сказать в пользу твоего присутствия там; по крайней мере, пока не приедет Райт… Я думаю, что ты окажешься более полезным там и вероятно НЕ очень полезным здесь… поскольку Государственный департамент, я подозреваю, не в восторге от тебя…Мне кажется, я все еще люблю тебя, несмотря на все твои разговоры и фокусы, заставляющие меня содрогаться. Я узнаю наверняка, когда побудешь дома с недельку. А каково твое мнение?

Беспокоило Фрая и отсутствие работы. С прежней должности в Ассоциации иностранной политики его уволили, о чем он, впрочем, не расстраивался. Отношения со многими прежними друзьями явно ухудшились. В Нью-Йорке о нем уже говорили как о коммунисте. Да и что может нынче заменить ему ту благородную, благодарную, полную опасностей и ежедневного риска деятельность в Марселе? Он даже подумывал, не остаться ли временно во Франции и найти себе там занятие, французский язык он изучил достаточно.

Около 6-ти недель пробыл Фрай в Испании и Португалии и все это время Центр поддерживал с ним постоянный контакт. Первостепенной обязанностью Фрай посчитал проверку С-маршрута, неоднократно дававшего сбои. Он встретился с Луссу, жившим нелегально на окраине Барселоны, и от него узнал, что весь