Шрифт:
Закладка:
– Ты знаешь, как Гримкель погиб? – обратился Мистина к Правене.
– Да все знают. С князем Ингваром вместе.
– Он получил стрелу в спину, когда держал на руках моего сына, Вельку, тому было шесть лет. Хотел вынести его из лодьи на берег и почти успел… Так что Жельку мы пока не трогаем, а возьмемся за бабу Плынь. Альву скажи, – велел Мистина брату, – пусть берет ее и везет сюда. Посидит в порубе до вечера. А потом пусть с ней потолкует. Посмотрим, что скажет.
– Нынче князь может моей матери поле присудить с Желькой, – осмелилась напомнить о себе Правена. – Я потому и пришла…
– Я к нему сейчас Ратияра пошлю, – утешил ее Мистина. – Если Желька явится и обвинение свое подтвердит, он скажет, что сперва допросим бабку. Ты только сама молчи.
– Я буду молчать, – уверенно пообещала Правена.
Мистина, глянув ей в лицо, поверил: эта не из тех, кого хлебом не корми, дай поболтать. Одобрение в его глазах вдруг так согрело ей душу, что она в смущении опустила ресницы. Но ощущала, что он еще какое-то время смотрел ей в лицо.
Мистина поднялся, давая знак к окончанию беседы: не только Правена, но и Лют подскочили заодно с ним, как привязанные.
– Так я пойду. – Лют повернулся к двери. – Альву скажу… Может, я сам к ней…
– Много чести, чтобы мой брат к старой жабе ездил. Альв съездит с дренгами.
Когда Мистина вывел Правену из дома, двор уже был почти пуст: отроки ушли в гридницу завтракать.
– И вот еще, – сказал Мистина на прощание, – ко мне сюда больше не ходи. Еще узнаешь что важное – найди на Подоле двор травниц-древлянок, Забирохи и Улеи. Улее все расскажи, а она доведет до меня. Пучок полыни на воротах – увидишь.
– Хорошо. Я бы не стала тебя тревожить, но Грим только вчера со мной говорил, а нынче…
– Не стоит, чтобы тебя тут видели, – прервал ее оправдания Мистина. – И для чести твоей девичьей, и для спокойствия. Сочтут, что твой отец мне более верен, чем князю…
Продолжать не требовалось – Правена и сама знала, как такое подозрение ударит по отцовской чести в глазах гридьбы. И пусть они с Витляной посестримы и в обычное время могли бы видеться сколько угодно, над ними довлеет положение отцов.
Поклонившись, она пошла прочь. Только за воротами сообразила: Витляну она так и не повидала, зато Мистина счел вполне возможным, что у нее будут еще дела к нему самому. Это и тревожило, и льстило Правене. В душе боролся стыд – не совершила ли она измену, прибегнув к защите чужого против своих? – и облегчение: если уж Мстислав Свенельдич обещал помощь, свое слово он сдержит. Но покоя это принести не могло, и всю дорогу до дому Правена почти бежала, боясь, что по одному ее лицу всякий угадает, где она была.
Глава 15
Взяв двух отроков, Альв уехал на выпасы. Не было его долго – гораздо дольше, чем нужно, чтобы съездить и вернуться. Мистина ждал спокойно. Бабка могла куда-нибудь податься – жаб собирать, но Альв ее дождется. Человек опытный – если ему надо, от него ни одна жаба не уползет.
Альв вернулся уже хорошо за полдень. Прошел в гридницу, такой же невозмутимый, как всегда. На вопросительный взгляд Мистины коротко качнул головой.
– Сбежала? – разочарованно спросил Лют. – Жабой оборотилась?
– Оборотилась бы жабой – я б ее в горшочке привез. Не делась она никуда. Лежит в норе своей. Хорошо так лежит, красиво, ручки сложены. Только глаза открыты и шея сломана. Холодная уже.
Мистина негромко просвистел.
– Ётуна мать! – высказался Лют.
– А что в норе?
– Перевернуто все.
– И что?
– Ничего. Тряпье бабье, всякая ветошь. Сушеных жаб не нашел, но щепки есть. У Молчуна, можешь глянуть: те, не те?
Альв помолчал, оглядел полные любопытства лица в гриднице: своих отроков и захожих киян.
«Еще что-то»? – глазами спросил Мистина.
И по взгляду Альва понял: есть. Но не подал вида, а небрежно кивнул, встал и вышел из гридницы, будто наскучив этим пустым делом.
Через какое-то время Альв тоже прошел в жилую избу.
– Эти, которые, только в избе искали, – сказал он то, о чем умолчал в гриднице. Много объяснять не приходилось: они слишком хорошо друг друга знали. – Жаб сушеных, может, нашли. Больше нигде не догадались, а может, времени не было. Баба лежит еще с ночи, видать, шарили в темноте, огня зажечь не посмели. А мы в курятнике поискали, днем-то видно, где под сеном копали недавно. Нашли горшок серебра – полгоршка то есть. Горшок сам у Гисмунда, взяли на всякий случай, потом отдадим Красену, ему ее наследки полагаются. А в горшке вот что.
Альв вынул что-то из кожаной сумочки на поясе и на раскрытой ладони протянул Мистине, повернув к свету из оконца.
Мистина глянул и еще раз просвистел.
Две неровные половинки разрубленной монеты. Сразу видно – не шеляг из сарацинских стран, что-то иное, редкостное. Серебро светлое, печать четкая, не вытертая до неузнаваемости, как это бывает с шелягами, что по сто лет, бывает, ходят по рукам, совершают длиннющие путешествия на верблюдах и санях, в лодьях и на кораблях, прежде чем осесть в виде поклажи[67] под корягой в лесу у кривичей или в горшке под кучей камней на поле в Свеаланде.
Мистина взял один обломок, перевернул, потом второй, соединил их вместе.
На него глянул равноконечный крест, окруженный четырьмя точками – таким помечает свои денарии наияснейший император Оттон…
* * *
Оставив разрубленный денарий Мистине, Альв с теми же отроками почти сразу поехал на Олегову гору, на Святославов двор. Там ничего не изменилось: ждали Жельку, но она не явилась, убравшись куда-то из дома. Добровой рассказал, что померла Красенова мать – прибежали ее соседки. В избе, говорят, все вверх дном перевернуто…
– Я был там, – объявил Альв Святославу и его приближенным. – Мстислав Свенельдич послал у бабки выспросить насчет этого дела. Застали мы ее живой, но уже чуть. Сказала, невидимцы[68] ее давят, те, что служили ей. Сказала, невидимцы все у нее работы требовали. Спосылала она их леса стоячего ломать, щепки ей приносить. Щепки мы нашли. – Альв развернул тряпку и показал несколько крупных щепок с острыми концами,
