– И вот что теперь выходит, – начал он угрюмо, но почти спокойно. – Пока наших матерей на поле не выставили, надо нам с тобой… Я скажу, что беру тебя за себя. Тогда будут люди знать, что ты Гостяту не хотела и жаб не подкидывала. И мать тогда… ну, уймется. На поле идти ей тоже охоты нет…

– Да я и прежде… Это Гостята за мной гонялся, не я за ним! – в отчаянии ответила Правена. – Это Явислава сама к нему под руку лезла, чтобы он ее водой облил.

– А почем знать – почему за тобой гонялся? Может, его корнями обвели? Причаровали? А то с чего, скажут, сын боярский, из Киевичей, за девкой безродной…

– Не чаровали мы никого! И мать твоя сказать на нас ничего не может! Ничего она не видела, ничего не слышала! Может, видела, как мы жаб ловили и в печке сушили? На палочку надевали? Слышала, как мы беса Ортемида призывали? Никто не знает ничего!

– А вот ошибаешься! – Грим засмеялся. – Знает кое-кто, где та щепка от бурелома взята. И кто жаб сушил – скажет, кто о том просил. На вас покажет – что тогда?

– От какого еще бурелома? Во снях[66] ты его видел, что ли?

– Того бурелома, на который были жабы надеты – щепку от бурелома надо взять, чтобы между парнем с девкой остуда и разлад случился.

– Ты как будто его видел!

– А я-то и видел!

– Врешь! Где ты мог такое видеть?

– Да в лесу! Знать надо, где такое дерево есть!

Правена почти увидела это дерево – где-то в чаще ствол лежит на мху, топорщатся острые обломанные щепки…

О чем они говорят? Грим знает, где это дерево, откуда щепка…

– Вот сыщется тот ведун или ведунья, что жаб высушил, да и покажет, кто ему за то заплатил, – тише, с угрозой добавил Грим. – Смотри, как бы на тебя не показал. А за порчу на их чад и Свенельдич, и Вуефаст вас повесить велят. И князь не помилует. Кто ему ты и кто Вуефаст?

Правена попятилась. Сокрушило ее не столько это пророчество, сколько мысль, которая наконец сгустилась в голове, как масло в сливках. Она боялась этой мысли, боялась Грима – как бы он ее не угадал, и очень хотела поскорее уйти от него.

Оглянулась, ища пути к бегству. К облегчению своему, увидела, что возле их ворот стоят Хавлот и Болва, занятые вроде бы беседой меж собой, но тот и другой поглядывают на них с Гримом. Ну да, зятья не оставят свояченицу-девицу наедине с чужим парнем, особенно при таких делах.

– Пора мне… – пробормотала Правена и даже в отчаянии пошутила: – А то дурной славы с тобой не оберусь.

И не дожидаясь, что Грим ответит, бегом устремилась назад к своим воротам. Хавлот пропустил ее во двор и закрыл за ней створку, но даже перед собственным крыльцом Правену не оставляло чувство, будто в нее целятся десятки вражеских стрел.

Глава 14

Остаток вечера Правена была сама не своя, но не от испуга, как думали домашние. Отец клялся, что не допустит жену до поединка, что сам, пока Желька не успела по обычаю принести жалобу, пожалуется на нее за клевету и потребует поля, а уж тогда этот вызов придется принять Игмору. Славча и Правена не отговаривали его, но обе, всю жизнь проведя среди гридьбы, понимали, что надежд на успех у отца мало. На его стороне только опыт, но Игмор, в его двадцать шесть лет, тоже держится за меч уже лет двадцать, а к тому же он моложе и здоровее. Отец был человеком среднего роста и с молодости отличался больше ловкостью, чем мощью, а Игмоша здоровенный, от матери унаследовал плотное сложение, но растолстеть еще не успел.

Даже ночью, когда все наконец улеглись, Правену не оставляла мысль, что есть средство не допустить поединка – ни для кого из родителей. Славча обмолвилась: дескать, Желька в этих жабьих делах понимает, у нее сватья ворожит, от нее, видно, набралась… И Правена вспомнила. Желькина старшая дочь Баёна замужем на Красеном. А Красен – здешний, киевский уроженец, у него вся родня здесь. Мать его – баба Плынь, известная ворожея, близ выпасов живет. С Олеговой горы многие к ней ходят по разным надобностям: то червя из коровы выгнать, то дитя от ночного испуга полечить или зуб заговорить. Плынь могла бы и жаб насушить. А Грим – тот самый человек, которого бабка могла послать за жабами и, главное, за щепкой от бурелома. Бурелом так просто, посреди города, не найдешь, за ним в лес идти надо, да еще знать, где такой есть. Вот Грим и знает. Почти сам сказал. Правена изо всех сил старалась вспомнить, что именно он сказал, насколько ясно признался. Слова его ускользнули из памяти – она была слишком взволнована, – но что он знал о буреломе, хвалился своим знанием, угрожал ей – это она запомнила твердо.

Грозил даже, что Плынь укажет на них с матерью. Но бабка ведь может указать и на другого – на саму Жельку. Кое-что не вязалось: если бы Желька так озлилась на Правену из-за выбитого зуба Доброшки в той драке на игрищах, из-за ее отказа идти за Грима, то им сюда и подкинула бы жаб! Почему Вуефасту? Может, метили в Унегостя, считая его соперником – то-то Грим его поносил. Но Унегость уже почти женился на другой, Гриму не опасен…

Вопросов было слишком много, Правена путалась в них и снова приходила в отчаяние. А времени раскидывать умом нет. Завтра князь потребует Жельку в гридницу и прямо спросит: винит ли она Славчу, если да, то почему. И если Желька не откажется от своих слов, им со Славчей присудят поле. Единственное, в чем Правена была полностью заодно с Гримом – поля этого допускать нельзя. Даже если у Жельки и Славчи не хватит сил убить друг друга, это ж такой позор, раздор в дружине, какой не избудешь потом много лет. Игморова братия злобится на Хрольва, Хрольв – на них, Вуефаст – на всех… Во что превратится вся дружина княжья? А уж их с сестрами Желькины дочери и вовсе поедом съедят, что твои змеихи.

Нужно успеть раньше, чем князь вынесет решение. Раньше – когда? Времени остается до полудня, когда княгиня закончит с ежедневными хлопотами по хозяйству, гридьба – с упражнениями, и князь примется за другие дела. Для простых