Шрифт:
Закладка:
Я вздрогнул и сжался: мне почему-то показалось, что она сейчас его ударит. Но у нее задергалось лицо и растерянно отвисла накрашенная губа.
— Саша… — хрипло сказала Клавдия, поеживаясь, словно ей стало холодно. — А что делать, Саша?… Ведь жить хочется…
— Не так жить надо!
— А как? Они… — Клавдия кивнула на дверь, — обещают мне помочь торговлю открыть… Говорят, теперь простор будет с этой, как ее… частной инициативой.
— Вот оно что, — криво усмехнулся Саша. — Ты всегда длинный рубль любила.
— Ну и что ж, что любила?
— А то ж… Стыдно мне за папу!
Она вдруг опять взорвалась и зашипела:
— Не твое это дело! Понял? Не твое! Убирайся, куда хочешь, а меня не учи, как жить. Как хочу, так и живу! Убирайся!
— Не гони, сам уйду.
— И уходи!
— Вот возьму, что надо, и уйду.
— Что это ты возьмешь, интересно? — приподняла она нарисованные брови.
— Много не возьму, не беспокойся. Белья смену мне надо, простыню да одеяло.
— А вот этого не хочешь? — Клавдия подняла свободную руку и показала ему кукиш. — Не для того наживалось все, чтобы из дому таскать.
— Не ты наживала! — выдохнул Саша. — Папино все это.
— Вот я сейчас офицера позову, — сказала она, протягивая руку к двери. — Хочешь, позову?
— Пойдем, Саша, — тронул я товарища за плечо, — обойдемся. У нас простыня с одеялом найдутся.
Несколько секунд Саша презрительно смотрел на мачеху, потом круто повернулся и вышел на крыльцо. Я поторопился за ним, споткнулся о порог и испуганно оглянулся на Клавдию. Она стояла, сжав губы, с рюмкой в руке и молча глядела нам вслед.
— Ну вот, Витя, был дом — нет дома… — вздохнул Саша.
— Ничего, Саша, не пропадем!
— Частная инициатива! — зло сказал он. — Ладно, леший с ней, с частной инициативой!
Он достал из кармана плитки шоколада, презрительно посмотрел на них и, широко размахнувшись, швырнул их через забор на огород.
— Пойдем, Витя, Валентину искать.
Но мы не успели дойти до ворот, как на двери щелкнула щеколда и во двор вышел тот самый пожилой немец, который дал нам шоколад. Увидев меня и Сашу, он улыбнулся и поманил пальцем. Мы подошли.
— Чего надо? — спросил Саша.
Немец похлопал его по плечу и о чем-то быстро заговорил. Он постучал пальцем в мою грудь, потом в грудь Саши и, наконец, в свою собственную и, вздохнув, показал рукой на запад.
— Это он говорит, что у него в Германии такие, как мы, дети есть, — догадался я.
— И сидел бы там со своими детьми, — сказал Саша, — мы его сюда не звали. Эй ты, фашист, уезжай домой!
— Фашист? — немец отрицательно покачал головой. — Найн, найн…
— А если не фашист, все равно проваливай! — Саша потыкал пальцем в его грудь и махнул на запад.
Немец заулыбался, закивал головой и подмигнул Саше. Как видно, ему было ясно, о чем идет речь. Но тут же он развел руками и снова вздохнул, давая понять, что это от него не зависит.
— Гитлер, — тихо сказал он и многозначительно поднял палец.
— А вы бы своего Гитлера вот так! — Саша сжал кулак и постучал им по своему затылку.
— Тсс!.. — испугался немец, оглядываясь на дверь. Он сделал вид, что рисует пальцем на своем лбу череп со скрещенными костями. — Тсс… Эс-эс!
— Эсэсовец, — понял Саша. — Это он, Витя, наверно, про того черного говорит. Ишь ты! Сам его боится.
— Эсэс… овец, — выговорил немец. — У-у, некорош… тсс…
Он вынул горсть конфет, тщательно разделил их пополам и рассовал в наши карманы.
— Ладно, так и быть… — усмехнулся Саша. — Возьмем, что ли, Витя?
Мы вышли за ворота. Я сказал:
— А они-то, немцы, тоже разные бывают.
— А мне дела нет, какие они бывают! — Саша зло поморщился. — Раз пришел с нами воевать — значит враг. Гляди-ка, что наделали, гады! — он кивнул на сожженную улицу и вздохнул. — Говорит, не от него это зависит. А от кого это зависит? Такие, как он, и наделали все это!
Мы шли молча, смотря на разрушенный город. Иногда нам встречались редкие прохожие. Все они торопились, опасливо поглядывая по сторонам.
На одном углу я остановился у вырванной с корнем березки. Ее белый истерзанный ствол лежал на развороченной дороге, запорошенный пылью. Еще совсем недавно я видел, как дворник поливал здесь улицу и по лужам скакали счастливые, повизгивающие ребятишки. До дрожи в теле я вдруг отчетливо вспомнил, как под тяжестью капель шелестели листья на березке и как откуда-то доносились густые и мерные звуки рояля.
Было ли все это? Или все это привиделось мне в светлом и радостном сне? Из какого дома летели звуки музыки сквозь трепещущие на окнах занавески? Может быть, из того самого, который смотрит сейчас на улицу пустыми мертвыми окнами, а на том месте, где была крыша этого дома, виден серый остов трубы?
Саша, конечно, не мог знать, почему я так долго стою около березки, и потянул меня за рукав.
— Идем, Витя!..
В тот день мы так и не разыскали Валю. Дом, в котором жили ее родственники, был занят гитлеровцами, и мы не рискнули войти в него.
Долго бродили мы по разбитому, обезображенному городу. На базарной площади Саша вдруг закричал странным, изменившимся голосом:
— Витя! Витя!..
Я посмотрел, куда указывал Саша, и все во мне застыло. Впрочем, это не то слово: меня охватил холод, несмотря на то, что на небе светило жаркое летнее солнце, а зубы мои начали мелко постукивать.
За низенькими зелеными ларьками мы увидели виселицу. На ней неподвижно висело несколько трупов. Смерть страшно изуродовала лица этих людей. И все-таки в одном из них я сразу узнал директора Сашиного училища, Георгия Савельевича.
Несколько секунд я смотрел на фанерную дощечку, которая висела на груди Георгия Савельевича, и никак не мог прочесть, что написано на ней: буквы скакали перед моими глазами. Наконец я разобрал слово «коммунист».
Я оглянулся на Сашу. Он стоял, побелевший до такой степени, что в первое мгновение мне даже показалось, что я вижу не его, а какого-то другого мальчика, отдаленно напоминающего Сашу.
Потом мы побежали прочь. И, только пробежав несколько кварталов и выбившись из сил, Саша сел под забором прямо на землю и заплакал. Я опустился рядом и обнял его.
— Витя, — задыхаясь, шептал он сквозь слезы, — это же такой человек был!.. Такой человек! Ну как же мы будем без Георгия Савельевича?
Я молчал, не в силах ответить. Саша неловко вытер ладонью слезы и, глядя куда-то мимо меня, жестко сказал:
