Шрифт:
Закладка:
Саша ударил себя по коленкам ладонями.
— Так что же ты, дедуся, молчишь столько лет! — с жаром воскликнул он. — Да ты знаешь, на этот клад целый завод построить можно!
— А кто тебе сказал, что я молчу? Я, может, уже раз сто говорил.
— Ну и что?
— Ну и то. Не верят мне. Говорят, что помещик за границу все свои ценности увез.
— А может, и вправду увез, — сказал я. — Ты, дедуся, откуда знаешь, что он клад закопал?
— Помещичья горничная сказывала.
— А где эта горничная?
— Померла от сыпняка в гражданскую.
— Эх, дедуся, дедуся, — махнул рукой Саша и досадливо почесал пальцами свою переносицу со сросшимися бровями, — рассказываешь ты нам байки, а мы и уши развесили.
— А это как знаешь: хочешь — верь, хочешь — нет.
— Да ты хоть скажи, в каком месте клад закопан. Лес-то большой.
— Ишь ты, какой прыткий! — усмехнулся дед, и в зарослях седых волос на его лице весело засверкали маленькие глаза, ясные и голубые. — Ишь ты какой, — повторил он басисто. — Кабы кто знал, в каком месте, так мы бы с тобой сейчас не обсуждали этого самого вопроса.
— Вот бы найти этот клад, — мечтательно щурясь, сказал Саша, доставая из кармана папиросы. — Правда, Витя!
— Да, здорово было бы, — согласился я.
Дед покосился на Сашины папиросы и как-то странно хмыкнул.
— Покуриваем, значит?
— Покуриваем, — Саша открыл коробку. — Пожалуйста, дед Юхим.
— А ты мне весь коробок покажи. Я что-то и не видал таких цигарок. — Он взял из рук Саши папиросы и повертел их перед глазами. — «Казбек», значит… Так, так… — Он открыл коробку, понюхал табак, затем закрыл ее и неторопливо засунул в свой карман.
— Да ты что, дед? — Саша вдруг побагровел так сильно, что даже его шея стала красной. — Ты что?…
— А я ничего, — блеснул дед Юхим своими лучистыми глазами.
— Как ничего? Отдай папиросы!
— И не подумаю.
Лицо Саши из багрового стало пепельно-серым. Подбородок его подергивался, словно он хотел заплакать.
— Отдай папиросы, дедуся…
— И не проси лучше!
— Это же грабеж среди белого дня, — жалобно сказал Саша дрожащим голосом и поднялся.
Дед Юхим постучал по земле кнутовищем.
— Вот я тебе дам грабеж! Ишь ты мне. Это есть забота о тебе. Понял? Забота о твоем здоровье, штоб тебе тридцать три комара!
— Знаю я такую заботу, сам покурить «Казбек» захотел!
Дед Юхим поднялся так быстро, что Саша опасливо отпрянул в сторону.
— Ах ты, поганец! Да я эту отраву и в рот никогда не брал! — Он вынул коробку из кармана широких шаровар, швырнул себе под ноги и затопал по ней сапогом. — Вот тебе твой «Казбек»! Вот тебе твой «Казбек»! — приговаривал он.
Потом дед Юхим мощными узловатыми пальцами старательно сгреб в горсть остатки того, что называлось папиросами, и с размаху швырнул в реку. Саша только слабо охнул.
— Государство на него тратится, кормит, поит, одевает, как мать родная, уму-разуму учит, думает, что для общей пользы он дельным да здоровым человеком растет, а парень отраву себе в глотку пускает! Кто тебе такое право дал? Кто, я спрашиваю? Раньше только буржуйским детям такой почет, как вам, был. Это ценить надо.
Дед Юхим круто повернулся и пошел к стаду, которое разбрелось далеко вдоль берега. Часть коров по грудь стояла в воде, наслаждаясь прохладными струями реки.
— А ну, милыя! — молодым голосом вдруг крикнул дед и громко стрельнул бичом.
Мы молча смотрели вслед стаду, удаляющемуся от реки в знойную степь.
— Тридцать три комара! — проворчал Саша и вздохнул. — Хоть бы одну папиросу оставил… А все-таки занятный дед.
— Хороший дед! — вырвалось у меня. — Слушай, а давай клад искать.
— А что ты думаешь, — помолчав, сказал он. — Я считаю, что, если по-настоящему за дело взяться, толк выйдет… А как думаешь, Витя, если мы клад найдем, пришлет нам правительство благодарность?
— Думаю, что пришлет. Ведь не шутка — три миллиона!
Мы искупались в Березине и отправились домой, доев предварительно с большим аппетитом все, чем снарядила нас тетя Нюша.
От солнца и воды лицо мое горело. Дышалось легко, шагалось бодро, и на сердце было весело. Рыба чуть-чуть плескалась в нашем ведре, которое мы несли на палке.
Саша скоро забыл о папиросах, увлеченный беседой о кладе. Всю дорогу мы строили планы нашего похода в лес. И когда пришли в город, то не сразу заметили необычайное возбуждение на улицах, группы о чем-то разговаривающих людей, тревогу на лицах.
У ворот нас встретили тетя Нюша и бледная испуганная мама.
— Витюша, наконец-то! Где вы бродили так долго?… Война… Гитлер напал на нас.
Мама обняла меня и заплакала.
…Вечером мы получили телеграмму. Папа сообщал, что уходит в армию, и просил маму и меня поскорее вернуться в Москву.
Глава ЧЕТВЕРТАЯ ВРАГИ
В самые первые дни войны еще можно было выехать из Борисова, и мы с мамой настаивали на этом. Однако тетя Нюша убежденно твердила, что раз папа в армии, то уезжать маме, пока она не поправится, нет никакой необходимости.
Но когда сводка Совинформбюро сообщила, что наши войска ведут бои с танковыми частями противника на минском направлении, все забеспокоились. Решено было, что в Москву с нами поедет тетя Нюша, а дядя Леня, как коммунист, задержится в Борисове до тех пор, пока райком партии не даст ему указания, как поступать.
В ту же ночь фашистские самолеты налетели на Борисов и разбомбили железнодорожную станцию. Поезда ходили без расписания, и попасть в переполненные вагоны оказалось невозможно. У меня мелькнула было мысль идти пешком, но, взглянув на еле двигающуюся маму, я даже не заикнулся об этом.
Несколько ночей мы провели в погребе на чемоданах, измученные от бессонницы и тревоги. Дяди Лени не было с нами: днем и ночью он где-то пропадал, забегал домой лишь на несколько минут, чтобы на ходу перекусить, и снова исчезал. Он похудел и осунулся, небритое лицо его выглядело постаревшим, и мне казалось, что острый кадык на его шее стал еще больше. Только серые глаза дяди Лени смотрели все так же спокойно, как и прежде, и лишь изредка вспыхивали на одну-две секунды каким-то особенным, необычным блеском.
В городе почти непрестанно стреляли зенитки. Когда усталые мама и тетя Нюша дремали в погребе, склонившись друг к другу, я потихоньку поднимался наверх.
В ночном небе висели круглые, как солнца, осветительные ракеты, слышался пронзительный визг падающих бомб, и то там, то здесь взметалось зарево оглушительных
