на успешное продвижение мало. Надо думать об организации борьбы в большом масштабе. Надо ехать в Ставку, где имеется хороший технический аппарат, откуда можно связаться со всей страной, с Москвой, с армиями… Здесь же, в Гатчине, полная оторванность и отрезанность на милость Савинкова и Плансона. Гоц соглашался со мной. Керенский возражал, что неудобно уезжать из отряда, что необходимо еще попытать счастья, что вообще уже проехать невозможно.

Но я, как мог, разбивал все аргументы и в конце концов при помощи Гоца убедил Керенского согласиться выехать на другой день в Ставку. На основании имевшегося у меня опыта поездок из Петрограда к Керенскому я вынес убеждение в полнейшей возможности «проскочить» и в Могилев. Так как поездка все же представляла некоторый риск, то я тут же «на всякий случай» убедил Керенского назначить себе преемника, который мог бы явиться формальным носителем власти и ее преемственности. Керенский составил в трех экземплярах записку о том, что, в случае его исчезновения или невозможности действовать, он свои полномочия передает Авксентьеву. Один экземпляр записки взял Гоц, другой был передан мне, хотя я должен был ехать вместе с Керенским.

На другой день, уже после отъезда Гоца, когда мы также заканчивали приготовления к отъезду, в Гатчину неожиданно приехал Савинков, который не то от Гоца, не то от Краснова узнал о намерении Керенского уехать. Он решительно стал возражать против этого. Керенский вызвал меня. Я с изумлением спросил Савинкова, как примирить его теперешнюю позицию со вчерашними нападками. Вчера он говорил, что присутствие Керенского понижает настроение солдат, так что его нельзя пускать на передовые позиции. Сегодня же оказывается, что присутствие Керенского необходимо и его отъезд может повредить делу. Ответа его я не понял, знаю одно, что он продолжал настаивать на том, что до исхода сражения Керенский должен оставаться. Керенский согласился и отменил отъезд.

Я потом отвел Савинкова в сторону и стал расспрашивать его наедине, в чем дело. Я предупредил Савинкова, что я отнюдь не хочу быть связанным с одной определенной личностью, что для меня важна только борьба и ее успех, что хотя я лично ближе связан с Керенским, но всегда понимал значение политики Савинкова в армии и скорбел о его разрыве с Керенским. Савинков весь оживился при упоминании о его политике в армии и опять стал нападать на Керенского за разные прегрешения.

Савинков уехал в Царское, оставив меня в полном недоумении. Мы остались, рассылая во все стороны телеграммы о подкреплении, уговаривая безрезультатно Гатчинский гарнизон присоединиться к правительственным войскам… После полудня были получены сведения, что наступление Краснова приостановилось. К вечеру узнали, что весь отряд Краснова отступает на Гатчину.

Почему отступил отряд Краснова? Формально устанавливаются две причины: отсутствие пехоты и недостаток снарядов в его отряде. Но обе эти причины сводятся к одной – настроению масс. Пехоты было сколько угодно, даже слишком много и в Царском Селе и в Гатчине. Но эти гарнизоны, не вставая на сторону большевиков, решительно отказывались встать на сторону правительства. Сторонники большевиков поспешно, с оружием, уехали в Петроград. Остальные бросали оружие в казармах, выходили на улицы, не сопротивлялись, когда их забирали и разоружали.

Они были настолько безопасны, что Краснов, вынужденный оставить в казармах оружие, так как у него не было сил собрать это оружие, не боялся иметь позади себя чуть ли не 15-тысячный гарнизон. Но отряда в сто человек не удалось собрать из них на помощь Краснову. Терпеливо выслушав увещания, убеждения и призывы, солдаты расходились, не споря, не соглашаясь и не действуя. То же настроение было, по-видимому, и в других частях, так как, несмотря на то что многие лица и во многих местах старались двинуть отряды к Гатчине, ни один не пришел, кроме какой-то полупьяной шайки полковника Орла.

То же настроение, в сущности, было среди казаков: они формально шли в наступление, стреляли из пушек и винтовок… Но они не сражались, так как потери большевиков после дня пальбы оказались смехотворно малыми. Но и большевистские войска были такого же настроения: отряд Краснова отступил с потерями, насколько помню, не превышающими 20 человек раненых и убитых… Ясно, это был не бой. Масса была почти в равновесии. Но большевиков было больше, чем их противников, и они действовали единодушнее, и масса понемногу наклонялась в их сторону. Поэтому небольшой отряд Краснова должен был качнуться назад, просто для того, чтобы не раствориться в массе окружающей пассивной, колеблющейся солдатчины. Но разложение нагнало отряд – уже в Гатчине.

В Гатчинском дворце всю ночь было оживление. Приехал весь штаб Краснова. Приехал Савинков. Происходили заседания офицеров.

С неудовольствием узнал Керенский, что в Гатчину приезжает Чернов, гастролировавший перед тем, и с большим успехом, на Северном фронте. Керенский просил меня встретить Чернова и убедить его немедленно ехать дальше, если возможно, не заглядывая во дворец, во всяком случае не пытаясь играть какую-либо роль в Гатчине. Мне казалось это излишней подозрительностью и недоверчивостью. Я поместил Чернова в моей комнате и даже настоял, чтобы Керенский принял его. Беседа продолжалась недолго, но в весьма спокойных тонах.

Не успели мы с Черновым вернуться в мою комнату, как меня опять вызвал Керенский. С ним был Савинков. Оказывается, Савинков пришел с собрания офицеров Гатчинского отряда с предложением утвердить его в качестве комиссара отряда. Керенский спросил меня, как я отношусь к этому. Я сказал, что, по моему мнению, такое назначение нежелательно, так как и теперь у нас большие трудности, и мы не можем добиться прихода пехоты… Имя же Савинкова настолько непопулярно в левых кругах и комитетах, что известие о его активной роли в отряде может нас окончательно лишить надежды на пехоту. Савинков не соглашался со мной и говорил, что важнее всего привлечь на свою сторону офицерство, которое на стороне Савинкова, что доказывается его теперешним избранием. Керенский прервал наш несколько своеобразный спор, заявив, что он утверждает Савинкова.

В моей комнате я застал Войтинского, Семенова и какого-то подозрительного офицера с подвязанной щекой, который утверждал, что офицеры гатчинского дворца составили заговор против Керенского, что он якобы собственными ушами слышал, как они говорили, что при первой попытке Керенского уехать они пустят ему пулю в голову. Я, конечно, отнесся к этому как к полнейшей ерунде, и даже не передал Керенскому. Но это рисует атмосферу Гатчинского дворца.

Утром я был разбужен делегацией лужских эсеров, в руках которых была лужская станция и Лужский Совет. Они пришли к Чернову спрашивать его совета: правильна ли та позиция, которую они заняли и выразили в накануне принятой резолюции. Эта резолюция гласила,