Я горячо поддерживал его решение и вызвал по телефону Авксентьева и других лидеров партий. Те приехали. Решение Керенского их страшно изумило, так как они считали резолюцию чисто теоретической и случайной и не думали, что она может повлечь практические шаги. Особенно изумлялся Авксентьев, когда Керенский заявил, что передает власть ему, как председателю Совета. Начались уговаривания и убеждения, которые продолжались всю ночь.

К утру Керенский согласился остаться у власти. Но уже в течение ночи восстание, не встречая достаточно энергичного сопротивления, получило значительное развитие. Я сам был крайне изумлен, когда мой автомобиль в нескольких шагах от Зимнего дворца, на Миллионной, был задержан каким-то странным патрулем, который отправил меня в казармы полка. Там меня повели в революционный комитет, но сейчас же отпустили. Это были восставшие, которые, однако, действовали крайне нерешительно.

Я из дома протелефонировал об этом в Зимний, но получил оттуда успокоительные заверения, что это недоразумение.

Наутро, однако, стало ясно, что события приняли такой оборот, что кризис власти не может разрешиться в обычном порядке: почти весь город был в руках восставших. Керенского я застал в штабе. Он не спал всю ночь и теперь собирался уехать. Мы проводили его. Он поехал на своем собственном автомобиле с адъютантами в полной форме. Правительство и все тающая небольшая кучка штабных военных остались в Зимнем дворце и в штабе. Я сел писать воззвание к армии. Правительство, под председательством Коновалова заседавшее в Зимнем дворце, одобрило текст. Я немедленно сам отправился на телеграф и отправил воззвание в Ставку. Кроме того, я соединился с Духониным, который уже ночью получил известия из штаба о восстании.

Духонин заверил меня, что приняты все меры к посылке войск в Петроград и что некоторые части должны были уже немедленно начать прибывать. Я вернулся в правительство и сообщил о моих переговорах. Правительство обсуждало вопрос о том, кого избрать генерал-губернатором Петрограда. После некоторых споров и колебаний избрали Кишкина. Тот сейчас же начал совещаться с Багратуни и Пальчинским.

Все это время по телефону приходили печальные и тревожные известия. Заняты вокзалы. Занят телеграф и телефон. Занят Мариинский дворец, и члены Совета, собравшиеся туда, так как предполагалось заседание для пересмотра вчерашней резолюции, изгнаны.

Вышел на площадь. Она охранялась юнкерами. Но, прислушиваясь к разговорам, я убедился, что юнкера разъедены обывательскими настроениями и, во всяком случае, не проявляли энтузиазма в выпавшей на их долю задаче защищать Временное правительство. Прошелся по улицам… Восставшие приближались, но медленно и нерешительно. Мне показалось, что проявление энергии с нашей стороны могло бы изменить положение дел. Я никак не мог добиться в штабе толкового ответа, делается ли что-нибудь для борьбы или нет. Накануне Багратуни уверял меня, что правительство имеет сил более чем достаточно. Он сообщал, что в течение ночи будут приняты меры к тому, чтобы захватить штаб восставших, знаменитый Военно-революционный комитет Совета. Теперь все время шли речи о необходимости принять меры к освобождению Мариинского дворца и телефона.

Но часы проходили, и дело дальше разговоров не двигалось. Сознание бездеятельности и пассивности было так ощутимо неприятно, что я предложил сам пойти освобождать Мариинский дворец и попросил дать мне для этого роту юнкеров.

Как раз к этому времени к Зимнему дворцу подошла знакомая мне школа инженерных прапорщиков, где я раньше преподавал. С согласия штаба я взял одну роту под командой поручика Синегуба и, в сопровождении нескольких офицеров из Военного министерства, направился по Морской улице. Около Невского проспекта меня встретил П.М. Толстой. Он знал о моем проекте идти на выручку к Мариинскому дворцу и произвел «разведку»: оказалось, перед дворцом стоят броневики. Тогда я решил ограничиться более близким объектом – телефонной станцией, освобождение которой тоже было очень важным.

Подойдя к телефонной станции, я оставил половину роты у входа во двор, а с другой половиной пошел дальше. Полуроты выстроились поперек улицы. Публика, которая, как обычно, сновала по тротуарам, и извозчики со всех ног стали спасаться в боковых улицах, видя, что дело подходит к стычке. Морская мертвенно опустела – никого, кроме моих юнкеров. Из телефонного двора выбежал прапорщик-большевик и, размахивая револьвером, стал расспрашивать, в чем дело. Я сказал, что пришел по приказу из штаба сменить караул. Он ответил, что добровольно не подчинится.

– Ну, так мы будем брать силой…

Вероятно, с точки зрения достижения успеха мне надо было застрелить на месте этого молодого прапорщика. Но я дал ему убежать во двор, и там он сейчас же крикнул: «В ружье!»

Во дворе показались испуганные, встревоженные лица солдат. Я отделил десяток юнкеров и хотел направиться во двор. Но мне показалось, что задача может быть выполнена и без боя, что большевики, засевшие там, сами сдадутся, увидев, что вся улица в наших руках. Но вдруг со стороны Мариинской площади затрещали выстрелы. Вмиг от моей роты юнкеров осталось на улице только несколько человек, остальные все попрятались по подворотням и в подъездах домов. Положение было не опасное, так как я, стоя все время на улице и сравнительно спокойно наблюдая за всей картиной, не слышал, чтобы пули свистели мимо нас. Но я не мог определить, откуда именно идет стрельба: с крыш, из окон? Кто стреляет? Какие меры нужно принять? Но стрельба затихла, и юнкера стали понемногу смущенно появляться опять. Я подумывал уже о решительных действиях, но показался броневик, и опять тревога в моих рядах. Однако броневик тихо и спокойно прошелся несколько раз мимо нас по улице, а потом стал у ворот телефонной станции, направив на нас пулеметы.

Я решил снять осаду, так как чувствовал, что мои юнкера смущены всей обстановкой, да и я потерял уверенность в легкости выполнения задачи. Чтобы не подвергать опасности ту половину роты, которая стояла дальше, проводя ее в строю мимо броневика, который мог открыть огонь по отступавшим, я повел ее кружным путем – по Гороховой и улице Гоголя.

Той же полуроте, которая стояла ближе к Невскому, я через офицера дал приказ немедленно возвращаться на Дворцовую площадь. Моя полурота вернулась благополучно. Но та, которая была ближе, была окружена на Невском броневиками и значительным отрядом большевиков и разоружена.

Так окончилась единственная, насколько я знаю, попытка активного сопротивления большевикам.

Убедившись на опыте, что активная борьба вокруг дворца почти, невозможна, тем более что было очевидно, как таяли наши слабые силы и как сужалось кольцо большевиков, которые уже стали выглядывать у штабных ворот, я сделал предложение, чтобы правительство немедленно оставило дворец. Я доказывал, что еще имеется полная