при меньшем количестве солдат. Помню, один из командующих армией, когда пришло известие о необходимости расформировывать третьи дивизии, впал в отчаяние. Он вынул план расположения его войск и стал показывать на плане те «дыры», которые образуются на фронте при намеченном расформировании, и доказывал, что нет никакой возможности заполнить эти дыры. Мне казалось, что положение не так страшно, так как было доподлинно известно, что на фронте противника было дивизий вдвое меньше.

Кроме того, мне казалось, что на переходное время надо было принять исходной точкой зрения, что у нас не имеется боеспособной армии, не только в смысле активных операций, но даже для защиты. Поэтому надо было принять решение при натиске со стороны противника отступать, нанося арьергардными боями возможно большие потери, атакуя во фланги… Но приготовить заранее отступление верст, быть может, на двести. Этим можно было выиграть время, необходимое для перестройки всей армии. Сокращение армии следовало поставить на радикальных основаниях, сведя ее, быть может, до 15–20 корпусов избранного состава, наполовину состоящих из офицеров, прекрасно снабженных и вооруженных.

Таким образом, дело шло ни более ни менее как о новой стратегии и новой армии. Я делился своими мыслями с Духониным и Дидерихсом и, в общем, встретил одобрение. Но, ввиду сложности связанных с этими планами технических и политических вопросов, я считал необходимым переговорить с Керенским и его помощниками.

3. Независимо от предложений о постройке новой армии мне казалось, что давление, оказываемое старой армией, слишком мало и не соответствует той динамической энергии, которая была заложена в ней. Как ни плох наш фронт, давление, оказываемое им на противника, значительно меньше, чем оно могло быть даже при существующих настроениях и дезорганизации. Разведка почти не производилась, и это было небрежностью не только со стороны солдат, но и со стороны командного состава. Поиски небольших партий тоже отошли в область преданий. На все мои расспросы еще на фронте я получал неизменный ответ:

– Нет желания, нет настроения.

Между тем было ясно, что в войсках появились воинственные и грабительские инстинкты, появилась решительность и предприимчивость, правда направленная на объекты в тылу, а не на фронте. Нельзя ли эту предприимчивость направить на противника?

Но было ясно, что этого нельзя было сделать без материального поощрения. В войсках роптали, что рабочие загребают тысячи, в то время как солдат на фронте должен был довольствоваться своей несчастной пятеркой. Надо было предоставить солдатам возможность подработать на фронте. И я предлагал назначить определенные награды за военные трофеи, и притом – очень крупные награды, несравнимые с теми жалкими четвертными билетами[65], которые изредка наши штабы выбрасывали смелым разведчикам и удачливым охотникам. Я предлагал установить 1000 рублей за одного пленного, 500 рублей за винтовку противника, 1000 рублей за пулемет, так чтобы это служило достаточным стимулом для целой партии охотников – не следует забывать, что в то время жалованье рядового офицера было что-то около 200 рублей, жалованье товарища министра – 1250 рублей.

Мне делали возражения, что такие награды разорительны для казны. Но я указывал, что даже если взять худший в финансовом отношении случай – что армия, прельстившись такими наградами, берет в плен миллион солдат, то уплатить придется тогда миллиард… Но ведь война была бы кончена сразу при таком давлении на фронте.

Указывалось на безнравственность такой меры… Но мне казалось правильнее направить инстинкты народа на внешнего врага, чем допустить их несдержанный разгул во внутренних отношениях.

4. В последнее время Ставку занимал вопрос о поддержании безопасности в тылу и во всей стране. Постоянно приходили известия о страшных грабежах, разгромах имений, разгромах железнодорожных станций и пр. Никакие меры не давали надежного результата, так как сами охраняющие войска были так же ненадежны, как и войска, творящие безобразия, и часто сами присоединялись к бесчинствам. Мне казалось необходимым поставить на очередь создание специальных надежных отрядов из социально высших классов. Мне казалось, необходимо было создать возможно больше военных училищ, так как под этим видом легче всего было осуществить меру. Я представлял себе, что в каждом значительном городе или около каждой значительной станции должна быть школа прапорщиков, которая служила бы опорой порядка.

Керенский сам предполагал каждые две недели приезжать в Ставку. Но что-то его задержало в Петрограде. Поэтому я решил ехать сам. Духонин тоже высказал желание приехать в Петроград, и мы условились, что я, приехав в Петроград, повлияю на Керенского, чтобы тот немедленно вызвал из ставки Духонина.

2. Восстание в Петрограде

24 октября я приехал в Петроград с грудой всевозможных докладов и материалов. Керенский встретил меня в приподнятом настроении. Он только что вернулся из Совета республики, где произнес резкую речь против большевиков и был встречен всеобщими овациями.

– Ну, как вам нравится Петроград? – встретил он меня.

Я выразил недоумение.

– Как, разве вы не знаете, что у нас вооруженное восстание?

Я рассмеялся, так как улицы были совершенно спокойны и ни о каком восстании не было слышно. Он тоже относился несколько иронически к восстанию, хотя и озабоченно. Я сказал, что нужно положить конец этим вечным потрясениям в государстве и решительными мерами расправиться с большевизмом. Он ответил, что его мнение такое же и что теперь уже никакие Черновы не помогут ни Каменевым, ни Зиновьевым… если только удастся справиться с восстанием. Но относительно последнего было так мало сомнений, что Керенский немедленно согласился, чтобы я вызвал Духонина в Петроград, и я тотчас послал соответствующую телеграмму.

Керенский просил меня отправиться в Совет республики посмотреть, что там делается, и переговорить с лидерами относительно определенности и решительности резолюции.

Мариинский дворец был переполнен. Кроме членов Совета, в кулуарах и ложах было много представителей «чиновного мира» и много военных. Было волнение. Партии совещались по фракциям, столковывались между собой… Но безрезультатно, так как эсеры провалили в своей фракции пятую по счету резолюцию и, по-видимому, теряли надежду столковаться на чем-нибудь. Я, между прочим, заговорил о необходимости организовать гражданскую оборону из студенчества, но меньшевики отшатнулись от меня, как от зачумленного.

– И так правительство наделало много глупостей, а вы хотите еще белую гвардию устраивать…

Но вот началось голосование по резолюциям, втемную, без предварительного сговора. Принятой оказалась резолюция, составленная Даном, о том, что Совет возлагает ответственность за восстание большевиков на правительство и на большевиков и предлагает передать дело обороны отечества и революции какому-то Комитету спасения, составленному из представителей городской думы и партий. Я тут же сделал вывод, что такая резолюция составляет не что иное, как отказ от поддержки правительства, и высказал предположение, что последнее подаст в отставку. Сообщив по телефону Керенскому текст резолюции, я тотчас сам поехал в Зимний дворец. Керенский был в