в Гатчине, Войтинский и Савицкий в Пскове, Болдырев в Двинске, Парский и Кучин в 12-й армии, Духонин и Дидерихс в Ставке – почему все вдруг оказались такими беспомощными, и неэнергичными, и безрезультатными в усилиях? Неужели везде случайность или ошибки?

Глава 2

Падение Ставки

Посоветовавшись с друзьями, я решил пробираться к себе, в Могилев, тем более что в Петрограде было решительно нечего делать, а Комитет спасения родины и революции решил послать значительную политическую делегацию в Ставку.

Настроение Ставки было вполне определенное: оставив мысль об активной борьбе с большевиками и посылке эшелонов в Петроград, пассивно бороться с ними, отстаивая распорядок в армии. Расчет был ясен: день созыва Учредительного собрания приближался, и необходимо было так или иначе дотянуть до этого дня, сохраняя в целости военную организацию. Это не был нейтралитет, это было просто умолчание о позиции. Так как в Петрограде техническое руководство Военным министерством оставалось в руках генерала Маниковского, с которым Духонин постоянно связывался, то была полная надежда, что такая позиция Ставки обеспечит ей неприкосновенность.

Я не находил возражений против такой позиции. Я не возражал, когда генерал Духонин, показав мне письмо Савинкова с просьбой посылать эшелоны к Луге в распоряжение чуть ли не самого Савинкова, отнесся к этому как к авантюре. Но при таком настроении положение комиссара Временного правительства было совершенно неопределенным, если не сказать ложным. Поэтому я заявил Духонину, что передаю свои полномочия председателю общеармейского комитета Перекрестову, правому эсеру. Духонин слабо возражал, генерал Дидерихс скорее даже поддерживал такое решение, считая, что мое присутствие, как представителя прежнего правительства, делало Ставку одиозной в глазах большевиков.

Но обстоятельства помешали мне привести свое намерение в исполнение. Прежде всего, комитет вынес постановление о необходимости, чтобы я оставался на своем месте. То же самое мнение высказали представители Комитета спасения родины и революции, которые начали съезжаться в Могилев. Но решительным образом повлиял на это разрыв Ставки с большевиками.

Разрыв произошел из-за требования большевиков, чтобы Ставка взяла на себя техническую сторону мирных переговоров с противником, к которым большевики намеревались приступить немедленно. Духонин в уклончивом ответе, не отказываясь прямо, задал целый ряд вопросов об отношении к переговорам союзников, об условиях мира и т. и. Но Ленин, ведущий переговоры по прямому проводу, прервал их смещением Духонина и назначением Верховным главнокомандующим Крыленко.

Стало ясно, что большевики идут на срыв всей военной организации и не остановятся ни перед чем для того, чтобы разрушить Ставку, мешающую им начать переговоры и вообще принимать конкретные меры к приближению мира. При этих условиях мотивы моего ухода отпадали, и в день разрыва я заявил Духонину и Дидерихсу, что сохраняю свои полномочия за собой.

После разрыва с большевиками стало ясно, что даже до Учредительного собрания Ставке не дадут дотянуть, если она не будет бороться за свое существование. Но как бороться? На кого опираться? В первую голову отпадали всякие попытки искать опоры справа, в остатках офицерских организаций, уцелевших после дела Корнилова. Эти круги относились отрицательно к теперешней Ставке вообще и к Духонину в частности. Но и в этом направлении нельзя было найти что-либо ощутимое и весомое, что можно было бы противопоставить большевизму.

Опоры приходилось искать в остатках прежних оборонческих организаций в армии. Но и тут положение было затруднительным. Вокруг Ставки, как чисто военно-технического аппарата, такие силы нельзя было сгруппировать. Они могли группироваться только вокруг политического центра. Таким образом, Ставка невольно втягивалась в русло общей политической борьбы за власть и сама по себе являлась мотивом для того, чтобы эту борьбу начать немедленно, не ожидая Учредительного собрания.

Вообще, с момента разрыва с большевиками Ставка жила в напряженной атмосфере перекрещивающихся политических стремлений и идей. Более всего осязательными и ощутимыми были для меня те идеи, с которыми приехали политические представители – Чернов, Гоц (в военном платье), Авксентьев (без бороды), Скобелев, Богданов, Знаменский, Ракитников. Заседания происходили попеременно: пленарные – в общеармейском комитете, и в более узком составе – у меня. Вопрос все время шел о формах борьбы и о политической платформе борьбы. В сумбуре прений и взаимно парализующих тенденций в конце концов выкристаллизовались следующие конкретные предложения.

1. Созвать съезд крестьянских представителей в Могилеве. На этом более всего настаивали социалисты-революционеры. И действительно, от имени председателя Исполнительного комитета крестьянских депутатов Чернова были разосланы соответствующие приглашения во все губернские комитеты. Но эта затея окончилась неудачей, так как были получены сведения, что депутаты в большинстве едут все же в Петроград, и Чернов вынужден был дать распоряжение о том, чтобы и его сторонники направлялись туда.

2. Гораздо большие прения вызвал вопрос о попытке образовать в Ставке правительство. Большинство общеармейского комитета, ряд членов делегации и я настаивали на принятии такого решения, так как оно создало бы действительный центр для борьбы за власть. Об этой идее говорилось не только абстрактно, но назывались конкретные имена. Комитет единодушно настаивал на кандидатуре Чернова в качестве главы правительства. Сопоставляя сведения о тех овациях, которыми Чернова встречали на Северном фронте, с единодушным вотумом комитета, составленного из представителей всех армий, я тоже высказался за него, хотя в личном разговоре подчеркнул Чернову, что, в общем, я являюсь не столько его сторонником, сколько противником. Но теперь мне казалось его имя подходящим, так как оно, как я выражался, было «социально окрашено»… Так как сам Чернов по форме уклончиво, но по существу недвусмысленно высказался в пользу этой идеи, то получилось большинство. Резко, даже озлобленно-негодующе возражал против этого ближайший товарищ Чернова, Гоц. Он считал, что попытка обречена на неудачу и только скомпрометирует партию, которая должна была сыграть решающую роль в Учредительном собрании.

На первых порах было решено позондировать почву, произвести подсчет голосов в армии, запросив армейские комитеты. Запрос исходил от общеармейского комитета. Ответы, в общем, дали большинство в пользу такого решения. Но обстановка изменилась вследствие неблагоприятного отношения из Петрограда. Мы были в постоянной связи с Петроградом благодаря неутомимости и мужеству П.М. Толстого, который ухитрился в большевистском Петрограде сохранить в неприкосновенности тайну одного аппарата Юза и каждую ночь (днем почему-то пользоваться аппаратом было невозможно) разговаривал с нами. Через него были получены сведения об отрицательном отношении к нашим предположениям в петроградских кругах. Кроме того, в меньшевистской газете появилась статья, именующая все политические предложения в Ставке авантюрой; после этой статьи наши друзья-меньшевики решительно высказались против всяких попыток организации власти в Ставке и уехали. Эсеры произвели давление на своего лидера, который, не ожидая даже поступления всех ответов из армии, тоже собрался в Петроград. Были также известные течения и стремления среди чисто военных кругов Ставки