девушка перехватила его взгляд и улыбнулась, так что, не падая духом, он решил навестить ее и на следующий день. В этот раз на его пути попалась смертельно ядовитая змея, и снова он прибыл к девушке позже, чем его соперник. И снова девушка одарила его обнадеживающей улыбкой, и он решил явиться к ней на третий раз.

Утром третьего дня он лежал на одеяле у себя в хижине и размышлял о том, как много должен рассказать девушке, желая впечатлить ее своей доблестью. Но к тому моменту, как он придумал лучшие слова, чтобы завоевать ее сердце, солнце уже садилось. Он бежал всю дорогу от своего бома к бома девушки, но оказалось, что соперник уже отдал за нее пятерых коров и тридцать коз.

Он ухитрился на миг остаться наедине с девушкой и осыпал ее заверениями в своей любви.

– Я тоже люблю тебя, – ответила она, – но ведь я ждала тебя каждый день и надеялась, что ты придешь, а ты всегда опаздывал.

– Но у меня были на то причины, – сказал он. – В первый день я встретил слона, а во второй мне дорогу пересекла ядовитая змея. – Он не решился открыть ей настоящую причину, по которой опоздал в третий раз, поэтому сказал: – А сегодня мне встретился леопард, и мне пришлось убить его копьем, чтобы убрать с дороги.

– Прости, – сказала девушка, – но я обещана другому.

– Ты не веришь мне? – возмутился воин.

– Неважно, правда это или ложь, – ответила она, – неважно, встречался ты со слоном, змеей или леопардом на самом деле или придумал их, но вышло так, как вышло: ты упустил любовь своего сердца, потому что опоздал.

Я остановился и поглядел на Ндеми.

– Ты понимаешь мораль этой истории? – спросил я.

Он кивнул.

– Не имеет значения, кружила гиена вокруг козла моего отца или нет, а важно лишь, что я опоздал.

– Ты прав, – сказал я.

Так обычно все и заканчивалось, и Ндеми приступал к учебе. Но в этот день все пошло иначе.

– Дурацкая сказка, – произнес он, окинув взглядом просторы саванны.

– Да? – сказал я. – Почему?

– Потому что она начинается с вранья.

– Какого вранья?

– Не было у кикуйю никаких вождей, пока британцы их не назначили, – ответил он.

– Кто тебе такое сказал?

– Я узнал это от ящика, который светится жизнью сам по себе, – произнес он, наконец встретившись со мной взглядом.

– От моего компьютера?

Он снова кивнул.

– Я много беседовал с ним о кикуйю и много что узнал.

Он помолчал.

– Мы даже в деревнях не жили до эпохи Мау-Мау[21], а после британцы поселили нас кучно, чтобы проще было за нами надзирать. И именно британцы учредили должности племенных вождей, чтобы править их руками.

– Это правда, – признал я. – Но к моей истории это не имеет отношения.

– Но твоя история оказалась вымыслом с первой же фразы, – сказал он, – почему тогда остальное – правда? Почему бы просто не сказать: «Ндеми, если ты снова опоздаешь, я тебя накажу вне зависимости от причины опоздания».

– Потому что тебе важно понять, почему нельзя опаздывать.

– Но эта история – ложь. Все знают, что девушку сватают дольше трех дней. Она начинается со лжи и заканчивается ложью.

– Ты смотришь на поверхность вещей, – сказал я, глядя, как по ноге у меня ползет маленькое насекомое, потом щелчком сбил его. – Истина под поверхностью.

– Истина в том, что ты не хочешь, чтобы я опаздывал. При чем тут слон и леопард, которые вымерли задолго до нашего прибытия на Кириньягу?

– Послушай, Ндеми, – сказал я, – когда станешь мундумугу, тебе придется прививать своему народу определенные ценности, преподавать определенные уроки, и ты будешь обязан делать это в понятных им формах. Это в особенности касается детей, которые есть глина, из которой ты вылепишь следующее поколение кикуйю.

Ндеми долго молчал.

– Я думаю, ты ошибаешься, Кориба, – наконец произнес он. – Люди вполне способны тебя понять, если бы ты говорил с ними прямо. Но истории вроде тех, какую рассказал мне сейчас, полны лжи, а они думают, что это правда, ведь их произносят уста мундумугу.

– Нет! – резко бросил я. – Мы прибыли на Кириньягу жить так, как жили кикуйю до прихода европейцев, которые попытались превратить нас в безвольный народ, ныне именуемый кенийцами. В моих историях заключены поэзия и традиция. Они обращаются к нашей расовой памяти, к тому, как было и как должно стать вновь.

Я помолчал, размышляя, как строить дальше разговор, потому что никогда прежде Ндеми так не упрямился.

– Ты сам всегда просил меня рассказать новую истории, и из всех детей ты первый находил сокрытый за ними смысл.

– Я был тогда младше, – сказал он.

– Ты тогда был кикуйю, – сказал я.

– Я и сейчас кикуйю.

– Ты сейчас кикуйю, познакомившийся с европейскими знаниями и европейской историей, – пояснил я. – Это неизбежно, если ты хочешь стать моим преемником на посту мундумугу, ибо хартия нам дана по милости европейцев, и ты должен будешь уметь общаться с ними и работать с их компьютером. Но твой величайший вызов как мундумугу и кикуйю – избежать извращения этими знаниями.

– Я не чувствую себя извращенным, – сказал он. – Я многое узнал из компьютера.

– Ты и должен был, – согласился я, глядя, как орлан-крикун лениво кружит над головой, и обоняя принесенный ветерком запах стада гну. – И при этом ты о многом позабыл.

– О чем я позабыл? – требовательно осведомился он. Орлан-крикун заложил петлю к земле и выхватил рыбу из речки. – Ты можешь меня испытать и увидишь, какая хорошая у меня память.

– Ты забыл, что подлинная ценность истории в том, что от нее получит слушатель, – сказал я. – Я мог бы просто приказать тебе не опаздывать, как ты предложил, но цель моей истории в том, чтобы ты своим умом понял, почему опаздывать не следует. – Я помолчал. – И ты также забываешь, что мы не должны пытаться стать европейцами по той причине, что мы уже однажды так попытались и стали только кенийцами.

Он молчал очень долго. Потом взглянул на меня.

– Можно пропустить сегодняшний урок? – попросил он. – Ты о многом заставил меня задуматься.

Я кивнул в знак позволения.

– Приходи завтра, и мы обсудим то, о чем ты думал.

Он встал и пошел вниз по извилистой тропе, ведущей с моего холма в деревню. И хотя на следующий день я прождал его до тех пор, пока солнце не поднялось высоко, он так и не явился.

* * *

Недавно оперившимся птенцам свойственно проверять свои способности к полету, а молодым людям – испытывать терпение старших. Я не сердился на Ндеми, а просто ждал, пока он вернется, присмирев, и возобновит обучение.

Но теперь я остался без помощника, освобождавшего меня от повседневных дел, и поэтому вынужден был каждый день спускаться в деревню, заклинать пугала и садиться рядом с Коиннаге в совете старейшин. Я приносил новую мазь для больных