– Но почему, Кориба? – спросил Мдуту. – В чем не прав Ндеми?

– Ндеми сообщает вам факты, – сказал я. – Но поскольку он тоже всего лишь самонадеянный мальчишка, то не может увидеть истину.

– А что это за истина, которую он не может увидеть? – настаивал Мдуту.

– Что если бы идея с оградой с колючками сработала, то на следующий день самоуверенный мальчик позаимствовал бы у европейцев другую, и следующую, и так продолжалось бы до тех пор, пока у него бы не осталось идей кикуйю и его шамба не превратилась в ферму европейца.

– Европа экспортирует зерно, – сказал Ндеми, – а Кения – импортирует.

– Что это значит? – спросила Тими.

– Это значит, – сказал я, – что Ндеми вкусил немного знаний, но пока не понимает, что плод этот опасен.

– Это значит, – возразил Ндеми, – что европейские фермы получают больше пищи, чем требуется для прокорма тамошних племен, а кенийские – недостаточно. А если это так, то некоторые европейские идеи, безусловно, могут оказаться полезны кикуйю.

– Наверное, тебе бы стоило носить обувь как европейцы, – огрызнулся я, – раз ты решил стать одним из них.

Он покачал головой.

– Я кикуйю, а не европеец. Но я не хочу быть невежественным кикуйю. Как мы можем оставаться самими собой, если твои басни скрывают от нас истину?

– Нет, – сказал я, – они ее открывают.

– Прости меня, Кориба, – сказал Ндеми. – Ты великий мундумугу, и я почитаю тебя более всех людей, но в этом ты ошибаешься. – Он помолчал, глядя на меня. – Почему ты никогда не рассказывал, что единственным периодом нашей истории, когда все кикуйю объединились под властью одного вождя, было время, когда нами правил белый человек по имени Джон Бойес?

Дети изумленно ахнули.

– Если мы не будем знать, как это случилось, – продолжал Ндеми, – то как мы сможем предотвратить повторение подобного? Ты рассказываешь нам истории про войны с масаи, чудесные сказки об отваге и победах, но, если верить компьютеру, мы проиграли все войны, в которых сражались с ними. Разве нам не было бы полезно знать об этом, чтобы, случись масаи когда-нибудь прибыть на Кириньягу, мы не вступили бы с ними в бой, обманутые твоими историями?

– Кориба, это правда? – спросил Мдуту. – Это правда, что нашим единственным верховным вождем был европеец?

– И мы никогда не побеждали масаи? – спросил другой ребенок.

– Оставьте нас наедине, – приказал я, – а потом я дам ответы.

Дети неохотно поднялись и отошли на расстояние, где не могли бы подслушать разговор, потом остановились, глядя на нас с Ндеми.

– Зачем ты это сделал? – обрушился я на Ндеми. – Ты уничтожаешь их гордость кикуйю!

– Я не менее горд узнать правду, – сказал Ндеми. – Отчего не должны гордиться ею они?

– Мои истории сочинены так, чтобы внушить им отвращение к путям европейцев и вселить радость от того, что они – кикуйю, – объяснил я, с трудом сдерживаясь. – Ты подрываешь уверенность, необходимую им для того, чтобы Кириньяга оставалась нашей Утопией.

– Большинство из нас никогда не видели европейцев, – ответил Ндеми. – Когда я был младше, мне они часто снились, и в моих снах имели они клыки, как у львов, а их поступь сотрясала землю, точно слоновья. Ну и как подготовит это нас к тому дню, когда мы с ними встретимся?

– На Кириньяге вы с ними никогда не встретитесь, – сказал я. – А цель моих историй – удержать нас на Кириньяге. – Я помолчал. – В свое время мы никогда не встречали европейцев, а потом нас так ошеломили их машины, лекарства и религия, что мы сами попытались превратиться в европейцев, но стали лишь кем-то другим, но не кикуйю. Это не должно повториться.

– Но разве ты не уменьшишь вероятность повторения подобного, – проговорил Ндеми, – если откроешь детям правду?

– Я рассказываю им правду! – возразил я. – Это ты морочишь им головы фактами – фактами, которые ты почерпнул у европейских историков в европейском компьютере.

– А что, факты лгут?

– Дело не в этом, Ндеми, – сказал я. – Они – дети. Они должны учиться так, как учатся дети, как учился ты сам.

– А после того, как они подвергнутся обрезанию и станут взрослыми, ты расскажешь им факты?

Никогда еще он настолько близко не подходил к попытке открытого мятежа – и никто на Кириньяге, если уж на то пошло. Никогда прежде я не гордился ни одним юношей, как в этот миг – Ндеми; даже своим сыном, который решил остаться в Кении. Ндеми был умен, смел, и в его возрасте трудно было не бросать вызов авторитетам. Я решил, что предприму еще одну попытку убедить его, чтобы между нами окончательно не пролегла трещина.

– Ты по-прежнему умнейший из юношей Кириньяги, – сказал я откровенно, – так что я задам тебе вопрос и ожидаю достойного ответа. Ты доискиваешься до истории, а я – до истины. Как ты полагаешь, что важнее?

Он нахмурился.

– Это одно и то же, – ответил он. – История и есть истина.

– Нет, – возразил я. – История есть собрание фактов и событий, подверженное постоянным попыткам переосмысления. Она начинается как правда и превращается в сказку. Мои истории начинаются как сказки и потом становятся правдой.

– Если ты прав, – задумчиво произнес он, – то твои сказки важнее самой истории.

– Ну и отлично, – обрадованно заключил я, полагая, что вопрос исчерпан.

– Но, – добавил он, – я не уверен, что ты прав. Я должен еще подумать над этим.

– Думай, – сказал я. – Ты умный мальчик. Уверен, что ты придешь к правильным выводам.

Ндеми развернулся и пошел к шамба своей семьи. Дети, дождавшись, пока он скроется из виду, ринулись обратно и снова расселись вокруг меня тесным полукольцом.

– Ты ответишь на мой вопрос, Кориба? – спросил Мдуту.

– Я не помню, о чем ты спрашивал, – сказал я.

– Правда ли, что единственным нашим верховным вождем был белый?

– Правда.

– Но как это стало возможным?

Я долго размышлял над ответом.

– Я отвечу тебе, рассказав историю про девочку кикуйю, которая стала – но на очень непродолжительное время – царицей слоновьего народа, – ответил я.

– А какое это имеет отношение к истории о белом человеке, который стал нашим верховным вождем? – настаивал Мдуту.

– Слушай внимательно, – проинструктировал я его, – потому что, когда закончу, задам тебе много вопросов о моей истории, и еще до конца моего рассказа ты сам поймешь ответ на свой вопрос.

Он выжидательно наклонился вперед, и я начал рассказывать.

Я возвратился к себе в бома, чтобы пообедать. Поев, я решил немного вздремнуть в жаркие часы, ибо я стар, а утро выдалось длинное и изматывающее. Я отпустил коз и кур пастись на склоне холма, убежденный, что никто их не украдет, ведь на них метка мундумугу. Стоило мне разложить одеяло в тени под акацией, как я заметил у подножия холма две фигуры.

Сначала мне показалось, что это мальчики