жизнь. Он подаст прошение о продлении срока службы – один раз, потом еще. И пусть он не знает, что именно ему уготовано, общие очертания будущего обрели восхитительную ясность: он останется в Новом Южном Уэльсе.

Будет и дальше беседовать с Тагаран и остальными. В совершенстве освоит их язык. И пусть тот путь, на который он ступил, когда, не отдавая себе отчета, записал фразу «я его закаадианил», никогда не заканчивается.

* * *

От двойных пайков и неудачной попытки поймать хотя бы кого-то из местных солдаты распоясались. Вокруг их костра на другой стороне поляны началась незапланированная гулянка. Силк время от времени поглядывал на них, но ничего не предпринимал. Трое офицеров в мирном молчании смотрели в огонь, погрузившись в свои мысли. Полусонный Варунгин непринужденно растянулся на земле и не открывал стеклянного взгляда от языков пламени.

Поднялась Луна – такая яркая, что в сравнении с нею костер побледнел. В ее свете Рук увидел, как Силк расстегнул рюкзак и пошарил внутри – видимо, искал дневник. Рук наклонился вперед, чтобы придержать мешавший ему клапан.

– Мне не терпится увидеть, как ты опишешь наш поход, – начал было он, но по ошибке ухватился за дно рюкзака, и содержимое вывалилось на песок. Изнутри выскользнул топорик – его наточенное лезвие блеснуло в лунном свете. На древко было намотано несколько свернутых парусиновых мешков.

– Силк, ты чего это, сам что ли дрова рубить собрался? – пошутил Рук, пробуя пальцем лезвие топора, такое острое, что им можно было бриться. – У тебя ведь тридцать солдат, поручил бы кому-нибудь из них.

После стольких дней тревоги Рука охватило такое приподнятое настроение, что мысль о том, как Силк возьмет в руки топор и пойдет сам рубить дрова, казалась ему чрезвычайно забавной. Но Силк не разделял его веселья. Выхватив у Рука топор, он сунул его обратно на дно рюкзака, подобрал с земли мешки и попытался затолкать их следом.

Рук не мог понять, что означает выражение лица наблюдавшего со стороны Уилстеда. Что-то не так с этим топором, с этими мешками, и Уилстед знает, что именно.

– Ну, Силк? Выкладывай! – воскликнул Рук. – Ты что, надеялся принести парочку трофеев, чтобы доктор Веймарк мог их зарисовать? Или снабдить свою книгу красочными иллюстрациями?

Лезвие оставило на подушечке его пальца каплю крови, черную в свете костра.

– А ты почти угадал, Рук! – засмеялся Уилстед. – Версия о трофеях не так уж далека от истины! – что-то чрезвычайно его развеселило.

Он взглянул на лежавшего по другую сторону костра Варунгина.

– Лейтенант Уилстед! – прервал его Силк. – Будьте любезны, придержите язык! – Он наконец застегнул рюкзак и затолкал его за спину, куда падала его тень.

Уилстед ухмыльнулся, глянув на Рука, но замолчал.

У Рука по спине пробежал холодок, и виной тому были не топорики и не мешки, а выражение лица Силка, едва различимое в свете костра, и тон его голоса.

Вокруг с долгим судорожным вздохом зашумели деревья, взволнованные дуновением ветра.

Рук пытался решить в уме замысловатую задачу: к топорику прибавить мешки, помножить сумму на ухмылку Уилстеда и поделить на выражение лица Силка.

– Силк… – начал он.

Договорить он не смог. Слова будто застряли в горле. Откашлявшись, он попробовал снова.

– Силк, можно тебя на пару слов?

Он поднялся на ноги и мотнул головой в темноту. Помедлив, Силк встал и последовал за ним. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их не было слышно у костра, Рук повернулся к нему. В полутьме он не мог разглядеть лица своего друга.

– Топор, Силк, – проговорил он. – И мешки. – Его голос звучал так бесстрастно, будто он перечислял условия математической задачи. – Могу я узнать, зачем они тебе понадобились?

– Понимаешь, Рук, предпочтительнее было бы схватить местных и привести их с собой, – ответил Силк. – Но окажись это нецелесообразным, приказано было убить шестерых.

– Нецелесообразным.

– Вот именно, нецелесообразным.

– А мешки?

– Головы убитых велели принести с собой.

– Головы убитых, – повторил Рук.

Просто слова – будто строка из стихотворения или пункт списка.

– Да, Рук, головы было велено принести в выданных для этой цели мешках. А отрубить их – при помощи выданного для этой цели топора. Губернатор рассудил, что необходимо принять жесткие меры, чтобы впредь подобного делать не приходилось. Наказание, которому подвергнутся несколько человек, станет милостью по отношению к остальным.

– Ты мне не сказал.

– Рук, дружище, этого все равно не произошло бы. Я не стал говорить тебе о топоре, потому что не собирался пускать его в ход! Так в чем же дело, старина? Ни одного туземца мы не поймали, ни одной головы… не отрубили. И не отрубим.

Рук оглянулся к костру. Уилстед встал и разговаривал с Варунгином, сидевшим рядом на земле. Отблески пламени выхватывали отдельные черты лица Варунгина: то мелькнувшую в свете огня скулу, то нос – широкий и приплюснутый, то обнаженные в улыбке зубы – его рассмешили попытки Уилстеда что-то объяснить ему жестами. Он откинулся назад, подняв лицо к Уилстеду, и костер осветил его шею.

Как можно отрубить человеку голову?

Для начала нужно убедиться, что он мертв. Это во-первых. Потом перевернуть его на живот. Нос не даст положить его лицом на землю, так что сверху окажется боковая часть шеи.

Потом берешь в руки топор. Рукоятка у него короткая, так что держать надо близко к обуху. Одним аккуратным ударом тут не отделаешься. Придется кромсать дряблую кожу на шее. Лезвие наверняка будет соскальзывать, да к тому же челюсть начнет мешаться.

Кому-то придется придерживать голову, чтобы удалось добраться до кости.

А потом еще надо как-то засунуть ее в мешок. Кто-то должен будет ее поднять. Сколько весит человеческая голова? Вероятно, проще всего взять ее за волосы. А кто-то другой будет держать открытый мешок.

Того, на чью долю выпадет задача тащить мешок обратно в поселение, всю дорогу будет преследовать рой обезумевших мух. Можно привязать мешок к рюкзаку, но тогда он будет надоедливо болтаться туда-сюда. Проще нести его в руках. Но ведь он тяжелый: придется перекладывать его из одной руки в другую. А можно ли делать это, не думая о том, что внутри – человеческая голова, человеческое лицо? Точно такое же, как то лицо, что он видит сейчас перед собой – смеющееся, отчасти лукавое, отчасти веселое, а за ним – человеческая душа со всеми тончайшими оттенками переживаний…

У Рука перехватило дыхание, сердце подскочило к самому горлу, и он принялся тщетно глотать ртом воздух, силясь вздохнуть.

Сидевший у костра Варунгин взглянул на него, привстал, потянулся к нему… Может, он видел, как лейтенант Рук, солдат морской пехоты Его