Шрифт:
Закладка:
* * *
Когда рвотные позывы утихли, Рук пошел прочь от лагеря. Тропа словно заросла за одну ночь. Он руками расчищал себе дорогу.
Наконец кусты расступились, и, выйдя на вершину дюны у побережья, он оказался один под сводами великого ночного собора. Впереди простиралась широкая темная гладь. Берега вокруг словно растворились в ночи. Низкие полосы суши по обе стороны превратилась в неровную, узкую, как ленточка, линию, чернеющую вдали на фоне ночной бухты. Наверху раскинулось такое же темное небо, на котором сиял широко открытый бдящий глаз полной луны.
Рук спустился ниже по склону дюны и сел на песок. Луна отражалась в черном зеркале воды, распадаясь на несколько мерцающих точек света, ослепительно белых, как магниевые факелы.
Водная гладь казалась неподвижной, и все же небольшие волны накатывали на берег и вновь отступали, оставляя на песке темную кружевную кайму. Стоило одной отодвинуться, как вздымалась новая, разбиваясь о первую с тихим всплеском и шелестом. Шумели не сами волны: то был звук смятения, вызванного одновременным движением туда и обратно.
Взглянув вдаль, на бухту, на скользящие по ней крапинки лунного света, можно было подумать, что она неподвижна, как вода в стакане. И все же здесь, у самого края, она все колыхалась вверх-вниз, туда и обратно, не зная покоя.
Теперь она предстала Руку такой, какой он ее никогда прежде не видел: единая масса воды, что обволакивает весь земной шар, без труда огибая незначительные препятствия континентов. Суша, и уж тем более живущие на ней люди, этому огромному дышащему существу были безразличны.
Карты делили его на части, приписывая им разные имена. Имена не просто бесполезные, но ложные. Все являло собой единое целое, каждая капля, отдельная и вместе с тем неотделимая от подобных ей капель, вздымалась и вновь тонула в согласии с волей этой светящейся желтой тарелки на небе.
Появившись будто из ниоткуда, к переднему краю светила подкралась мягкая шаль облаков, похожая на клочок вычесанной шерсти. Они скользнули поверх луны, но ее яркий глаз, плывущий за облаками, не скрылся из вида.
Плыли, конечно же, сами облака. Это все равно, что думать на двух языках сразу – собственными глазами видеть, как луна скользит сквозь облако, и вместе с тем в силу своего образования осознавать, что на самом деле движется именно облако.
Рук разделся, и лунный свет упал на его бледную кожу. Почему-то она казалась ему чужой. Он ощутил под ногами холодный и гладкий, как атлас, песок. Удивился, не обнаружив крови на своих руках – лишь окружавший его темный ореол, запах его собственного отвращения.
Вспоров водную гладь, он нырнул в нее, словно в продолжение себя самого. Она была теплая – теплее, чем днем, почти той же температуры, что его тело. Она держала его, обволакивала, превращая в плывущее ничто, не принадлежащее ни суше, ни морю, ни этому миру, ни другому – то был не Дэниел Рук, носивший звание младшего лейтенанта, а безымянная масса, вытесняющая собой малую толику залива Ботани.
Он вышел на мелководье, слыша, как с его тела стекает вода. Потер руки, лицо, волосы. Вдохнул соленую воду и высморкался, прополоскал горло раз, потом другой, пока соль не стала жечь, а на глазах не выступили слезы.
Он оглянулся на густую черноту зарослей на берегу. Отсюда лагерных костров было не видно, но он разглядел свет от них, отблески на ветвях деревьев. Увидел, как взвился вверх пучок искр: чья-то невидимая рука подбросила хвороста в огонь. Услышал, как клацнула о чайник жестяная кружка, кто-то чихнул, раздался чей-то хохот.
Словно напоминая о себе, накатившая с бухты волна омыла его щиколотки.
Рук вышел из воды, прошелся вдоль берега, сел и провел ладонями по шелковистому прохладному песку, еще хранившему последние крохи тепла. Луна светила ярко, но он все же разглядел Сириус – бриллиант летнего неба.
Наверняка у местных есть для Сириуса свое название. Они не относят его к созвездию Большого Пса. У них, должно быть, совсем иные представления. Но как звезды ни называй, светят и движутся они все так же. Их простая истина лежит за гранью пустых человеческих споров: «Все в этом мире является частью всего остального, ныне и во веки веков». С ними не поспоришь. Им нет дела до логики. Они блаженно равнодушны к дилеммам, с которыми столкнулся этот осколок сознания – лейтенант Дэниел Рук. В неподвластном времени свете небес заключенная в нем искра жизни значила не больше, чем одна из тех искр от костра.
Звезды всегда можно отыскать там, где они обозначены в «Альманахе». У небес все просто: либо правильно, либо нет. Но здесь, среди людской суеты, не было справочника, где на все можно было бы найти ответ.
Рук винил губернатора в том, что его доводы ложны. И Силку надменно пенял за то же. Но ведь он и себе позволял такую же казуистику. Убедил себя, что его участие в безуспешном походе никому не навредит.
Он возомнил, что поступил умно, предупредив Тагаран. Повернул рукоятку, приведя в действие свою стратегию, ухмыльнулся, убедившись, что шестеренки пришли в движение, что закрутились колесики механизма, который позволит ему выполнить приказ, не замарав руки.
Но теперь ему стало ясно: он виновен не меньше губернатора и Силка. Как и они, он позволил стремлению к личной выгоде себя ослепить.
«Ох!» – тяжелый сдавленный стон вырвался у него из груди.
Ведь все так просто! Если речь идет о дурном поступке, не важно, окончится ли он успехом или провалом, или как много ты сделал, чтобы он обернулся неудачей. Согласиться участвовать – значит поступить дурно. Не обязательно брать в руки топор и даже отправляться вместе с другими в поход.
Стать деталью этого механизма – значит стать причастным к его злу.
Прямо впереди суша расступалась, и за ней виднелся океан, который два года тому назад принес сюда беревалгал. Рук тогда смотрел на приближавшийся берег с борта «Сириуса» и не видел перед собой ничего, кроме новых перспектив. В Сиднейской бухте он наблюдал, как туземцы с недвусмысленными криками бежали по берегу вслед за судном. Тогда они были для него всего-навсего обнаженными чужаками. Он сидел на носу шлюпки с заряженным мушкетом в руках, готовый выстрелить, если прикажут.
Постепенно, слог за слогом, тот Дэниел Рук изменился, и ему на смену, похоже, пришел некто совсем другой. Этот человек знал тех обнаженных людей на берегу. Он не понимал их, но больше
