– А, ну да, у вас же там интриги! Ну-ка расскажи, как писатели ненавидят друг друга!

– Пару лет назад приблизительно так и было. А потом начались поездки на международные ярмарки и по стране. Это организуют Григорьев с Сеславинским (Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям. – И. С.).

– По этой схеме Горький возил писателей на строительство Беломорканала.

– Абсолютно точно. Но тогда это было воспевание рабского труда, а сейчас мы смотрим на нормальную жизнь. И вот в ходе таких поездок между писателями, естественно, установились дружеские отношения. Особенно нас сблизила поездка на книжную ярмарку в Варшаву, где мы страшно бухали. Там еще стояла очередь на Асара Эппеля, единственного из нас, кто знает по-польски. Один человек из нашей делегации влюбился в полячку, и все мы за него переживали. И когда она наконец ему дала, был общий праздник, триумф дружбы.

Background

За столом мы после быковского триумфа с «Большой книгой», конечно, вспомнили трудные времена. Это для него 95-й. Тогда на Диму как-то навалилось. С женой развелся, два издания закрылись, куда он писал: «7 дней» (Ирина Петровская) и «Столица» (Андрей Мальгин). У него был такой нервный срыв, что, по его признанию, у него даже стоять перестал.

– Ну это ж ненадолго! – бесполезно утешаю я задним числом.

– Ненадолго. Но мне-то тогда казалось, что навсегда!

И вдобавок еще ему тогда по башке дали арматурным обрезком…

Били его, как он полагает, сектанты. Из секты сайентологического толка «Источник жизни».

– По всем приметам это они… Других острых публикаций у меня в тот год не было! А они звонили и угрожали.

– Так ты, значит, пострадал за правду?

– Нет… Я просто показал непрофессионализм. Если тебя побили – значит, ты дурак. Значит, ты обосрался.

– Как так?

– Во-первых, я должен был так написать, чтоб не побили. Или я должен был ходить с охраной. Если побили – сам виноват! Я знал, что они меня будут караулить, они меня предупреждали об этом. А я один ходил вечером… Вот Юля Латынина всех разоблачает, она довольно смелый журналист – ее ж не бьют…

Но, к счастью, его не убили, как это, увы, иногда бывает с журналистами.

Обстоятельства же, при которых было совершено покушение, таковы, со слов Быкова мною записано верно и им прочитано:

– Я с работы пошел за бухлом (в винный, который через дорогу от редакции, я его прекрасно помню как ветеран «Собеседника». – И. С.), и на обратном пути меня отпиздили. Причем бухло разбилось, что особенно обидно. Закуски и мороженое, которым я люблю завершать ужин, не пострадали. Вызвали скорую, скорая сказала, что надо госпитализировать…

Но в редакции находился некто Лазарчук, поэт и по совместительству фельдшер… А потом он же, приехав из провинции и остановившись у Быкова на квартире, и снял швы – перочинным ножом, подержав лезвие над огнем спички.

У меня появился такой вопрос в связи с этим:

– А ты стал лучше писать после того, как тебе по башке дали? Ну может, не лучше, а иначе как-то?

– Они меня практически не деморализовали. Утром мне надо было сдавать текст, и вот я с разбитым ебалом сел и написал. Как сейчас помню, про что: в Вашингтоне был сильный снегопад, так Клинтон вышел убирать снег возле Белого дома. И я написал: вот если б в России президент вышел снег убирать, было б здорово.

– Президент? Наш? Снег убирать? Да, все-таки, значит, сильно тебя тогда по башке долбанули…

А вот и еще одно печальное событие того же рокового 1995 года, тут цитата из Быкова:

«Мы с моим другом Александром Никоновым, ныне известным публицистом, решили сделать первоапрельское приложение к газете “Собеседник” – первую русскую нецензурную газету “Мать”. И там были чисто первоапрельские материалы. Серьезная экономическая статья, выдержанная в этих терминах. “Вследствие таких-то действий правительства настанет полный такой-то!” Серьезная статья о чеченской войне. И всё это с широкими вкраплениями мата. Статья по истории мата, теория мата. И наконец, якобы обнаруженные в ленинских архивах его пометки на полях – тоже матом. Возбудили уголовное дело. Мера пресечения – арест, содержание под стражей (два дня в изоляторе временного содержания. – И. С.). Валерий Фрид, который эту газету редактировал как знаток лагерного мата, сходил на прием к прокурору и сказал, что в случае чего сажать надо его, – он свою “десятку” уже оттянул при Сталине».

На свободу Быков вышел с чистой совестью.

– Сильно тебе там досталось? – спросил я обтекаемо.

– Если ты хочешь узнать, не выебали ли меня там в жопу, отвечу: нет. Но все равно история идиотская, трагическая. Она мне, как говорил Штирлиц, добавила седых волос. Я сильно перепугался и больше таких приключений не искал. Наверно, это была самая большая профессиональная неприятность из всех, что у меня были. Я на всю жизнь забоялся.

Для поэта это же вроде бонус – посидеть в тюрьме, вон Рыжему какую биографию сделали. А кудрявому – этим не сделали. Выходит, зря сидел…

И вот в тот момент, когда несчастья, постигавшие Быкова, достигли невыносимой остроты, я позвонил ему и сказал, что пора ему стать богатым и знаменитым. Как я уже говорил, денег от меня он тогда не взял, но установку в целом, похоже, принял. Раз жизнь его чудесным образом моментально изменилась, причем в лучшую сторону. Человек сразу же перестал разводиться, получать арматурой по башке и садиться в тюрьму! Напротив, он основательно женился, стал отцом двух детей, начал писать и издавать книги! И даже освоил самую модную и завидную профессию из теперешних – телеведущий. Само собой, чтоб покрасоваться, а еще для денег и пиара? Нет, в этом он не признается, напротив, цинично (а еще поэт) оправдывается:

– В России нельзя, чтобы на тебя распространялись общие правила. Иначе тебя любой врач бортанет, таксист обхамит, официант пошлет на фиг и так далее. Нужно, чтобы тебя хоть немножечко знали в лицо. Тогда мент, когда будет тебя бить, будет делать это с некоторым опасением. Никакой другой причины моего присутствия в телевизоре нет…

Был, правда, еще один очень тяжелый судьбоносный момент, сразу после Беслана (там Быков был репортером), когда писатель, подавленный современной российской действительностью, уговаривал жену уехать из страны. Но он написал роман «Эвакуатор» (там инопланетянин увозил избранных землян на свою планету, подальше от несчастий) – и освободился от наваждения. Произошла, как он выразился, сублимация. По мне, так сработала, после определенного сбоя, моя старая установка.

Школа

В следующий раз Быков сильно испугался в дефолт. Ему казалось, что все кончено, пресса разорилась и уничтожена навеки – так что надо устроиться