Я кивнул, вышел из машины и набрал номер своего отца.

Звонок перевелся на голосовую почту. Как всегда.

Я дождался сигнала и начал говорить еще до того, как мысли успели сложиться в моей голове во что-то определенное. Я не знаю, было ли в моих речах много смысла — мне казалось, что я мелю вздор, лепечу что-то невразумительное, — но я уверен, что сказал достаточно. Я помню, что говорил: «Пап, я не вернусь домой. Я переезжаю в Лос-Анджелес. И я собираюсь заняться тем, чем, я знаю, мне следует заняться. Я не знаю, как все сложится дальше, насколько успешно пойдут дела, но то, что я знаю точно, так это то, что уже очень давно я не чувствовал себя более живым, и у меня даже в мыслях нет от этого отказываться. Я полагаю… Я просто хотел, чтобы ты знал».

Я повесил трубку и посмотрел вдаль, на горы, казавшиеся серыми в утреннем тумане. Первые лучи солнца ярким золотом освещали их вершины. Перед ними раскинулась необъятная пустыня, тонкая лента дороги, убегающая к горам, тянулась на долгие мили. Кэтрин вышла из машины и стояла, опираясь на капот Шевроле. Она выглядела так, как выглядит самая прелестная девушка на свете. Я медленно подошел к ней.

— Все хорошо? — спросила она.

Я встал рядом с нею, тоже опираясь на капот.

— Ты знаешь, что там, по другую сторону гор?

— Опять пустыня?

— Да, — улыбнулся я, — а еще — Лос-Анджелес. И океан. Прямо вон за теми вершинами.

— Ты был там когда-нибудь?

— Неет, — ответил я, — пока нет. Но когда я доберусь туда, то собираюсь написать картину с суперменом.

— О, правда? Такую же хорошую, как моя?

— Нет, даже близко не такую же хорошую. Но она будет моей и только моей.

— Я понимаю тебя.

Мы провели там еще некоторое время, наблюдая за тем, как восходит солнце.

— В Альбукерке? — спросила она, осторожно толкая меня в бок локтем.

— А как же!

— К воздушным шарам! — пропела она. Мы вырулили обратно на дорогу, и дали на полный газ. Полтора часа, вот сколько времени мы провели там.

Кэтрин рассказала мне немного из истории фестиваля. Мне повезло со всего маху залететь в Нью-Мексико как раз в разгар международного праздника. Ежегодно здесь поднимаются в воздух около тысячи воздушных шаров. Она говорила, что зрелище это ошеломляет. Подъезжая к месту событий, мы видели, как некоторые из них отрываются от земли. Мы припарковали машину и отправились бродить по территории фестиваля, рассматривая полотнища воздушных шаров, которые были расстелены на земле в ожидании, когда сила огня унесет их в небо.

А потом все они полетели. Сначала от земли оторвались несколько здесь, потом еще немного — там, а потом — они все. Сотни шаров, раскрашенные в сотни цветов. С корзинами всех форм и размеров, где сидели люди в одиночку и группами. Они медленно плыли на фоне солнца и облаков, люди охали и ахали, визжали и смеялись как на шоу фейерверков.

— Изумительно, — сказал я, захваченный зрелищем.

— Я говорила тебе, — ответила Кэтрин, опять толкая меня локтем под бок. — Правда, здорово? Воздушные шары и счастье.

Мы провели там несколько часов, купили что-то, чтобы быстро перекусить, а затем Кэтрин посмотрела на часы. Я знал, что этот момент наступит — настанет время прощаться, но отказывался осознавать это до последней минуты.

— Ты продолжишь рисовать? — спросил я.

— Я не могу не рисовать, — ответила она, — это моя жизнь.

Глядя на светлое лицо Кэтрин, вглядываясь в ее чистые глаза, я жалел, что не могу схватить ее, положить в карман и взять с собой до конца своей экспедиции. Пошарив в своем кармане, она протянула мне маленькую пластмассовую фигурку койота. «Вот, возьми, — сказала она, вкладывая ее в мою руку. — Это будет напоминать тебе о всех вольных собаках, которых ты здесь встретил».

«Спасибо», — сказал я, понимая, что речь идет не только о койотах. Она утвердительно кивнула моим мыслям.

Один из воздушных шаров заградил собой солнце, мы оба посмотрели вверх, а затем следили, как он медленно улетает по направлению к горам и солнце играет на его блестящей красной обшивке.

«Это и есть место, где сбываются мечты», — прошептала она, поцеловала меня в щеку и убежала обратно к своей машине. Я положил койота к себе в карман и повернулся к дороге, простирающейся передо мной.

11. Свободная комната в отеле Бейтса[8]

Я верю в погружения в теплую воду, они — действительно очищают нас.

Г. К. Честертон

Кэтрин была лучиком яркого света, юной девушкой с ясной душой, с глазами художника, которые открывали новые перспективы, особенно для людей наподобие меня, слишком надолго застрявших в мире корпораций. В ней чувствовалось что-то чистое, что-то настоящее, и в тот момент, как я это понял, я осознал, что ищу того же и в себе самом: непорочности сердца.

Отчаливая в свой путь, я не ставил себе задачи завязать новые любовные отношения, но я определенно хотел узнать жизнь во всем разнообразии ее форм. Любовь является одним из главных способов проявления человеческого начала. Полагаю, мне следовало бы ожидать, что что-то подобное в этом путешествии может со мной случиться, что я… влюблюсь. Определенно, это было не то, к чему я был готов, однако почему же и нет? Я искал открытости, взаимозависимости, человеческих отношений, а наиболее радикальной формой всего этого как раз и были любовь, партнерство и близость. Чем больше я думал об этом, тем яснее мне становилось, что то, что я чувствую к Кэтрин, является хорошим знаком: я превращался в того человека, которым и хотел стать.

Я рассеянно вертел в руках крошечного игрушечного койота, и тут в памяти моей всплыл стих индийского поэта Тукарама, который я когда-то читал. Я не мог вспомнить его в точности — вот если бы у меня с собой был мой телефон! — поэтому я вынужден был принять за основу рассуждений то, что осталось в моей памяти. Тукарам утверждает, что если мы сможем любить ближнего своего так, как любим свою собаку, то обретем свободу. Я рассмеялся, вспомнив этот стих, поскольку должен признать, что при первом с ним знакомстве в колледже я был несколько сбит с толку. Что же это такое, о чем вообще толкует этот человек? Он, возможно, и достиг просветления, но все же он был при этом немного не в себе, что очевидно.

Время, проведенное с Кэтрин, помогло мне найти ключ к пониманию