– Если вы Его любите, действительно любите больше и выше всего, то все, что кругом нас, все это ничтожно, все это может меняться, умирать, исчезать. Остается одно – наши добрые чувства и наша любовь к Богу.

Я, помню, спросил ее тогда, отчего она не идет в монастырь.

– Оттого, – отвечала она, – что я хочу жить с людьми и любить их.

Как только я вошел к Лазуткиным с расстроенной физиономией, тотчас же Ольга Семеновна Скольчикова закричала:

– Ну! Опять кислый солдат явился!

Марья Александровна протянула мне руку.

– Что с вами? – спросила она. – Какое еще новое или старое горе?

И она крепко пожала мою руку.

– Все тоже.

– Та же хандра с кислым подливом, – определила Ольга Семеновна. – Подите, не хочу с вами здороваться! Пожалуй, еще прокиснешь. – И она отвернулась.

Это была весьма молоденькая дамочка, высокая, стройная брюнетка, с довольно правильным лицом, немного большим грузинским носом и густыми, широкими черными бровями.

Я пожал плечами и молча поздоровался с другими двумя дамами: сонной, вялой немкой, Элоизой Карловной Штейнберг, и с живой, пухленькой хохотушкой Софьей Петровной Гигиной.

– Знаете, господа, что я вам скажу, – обратился я к Винкелю, Корбоносову и Прынскому, – сегодня приехал поручик Квашников из Грозной.

– Знаем, слышали, – сказал Винкель.

– Он полагает, по некоторым данным, что на нашу крепость будет вскоре сделано нападение.

– Неужели! Ах, как я рада! – вскричала Скольчикова, хлопнув в ладоши. – Будет всем занятие, развлечение, а то такая скучища!

– Постой, mа сhere, – перебила ее Марья Александровна. – Это вовсе не шутка. Мы все рискуем быть зарезанными, или нас уведут в плен и продадут туркам.

– Ах, нет! – вскричала испуганно Элоиза Карловна. – Лучше без войны… не надо войны… зачем война! Лучше мирно, с мирными черкесами.

– Ха! ха! ха! – захохотала Софья Петровна. – Так тебя сейчас и спросят: быть войне, или не быть?.. Xa! xa! xa! xa! Сам Шамиль приедет к тебе, ma chère, спросить, воевать ему или нет? Xa! xa! xa! xa! xa!

И она закатилась таким искренним, заразительным смехом, что все захохотали.

XXXV

– Послушайте, – наклонясь ко мне, сказал тихо Прынский. – Зачем вы пугаете дам, и притом, наверно, совершенно понапрасну?

Но Скольчикова услыхала эти слова. И, прежде чем я ответил, подхватила:

– Да! да! Хорошенько его! Как он смеет нас пугать! У! Кислятина!

– Ну! вас-то нечего пугать, – подхватить Корбоносов. – Вы ведь ни чертей, ни святых не боитесь…

– А тараканов боится… ха! ха! ха! Покажите ей черного таракана, в обморок упадет. Ха! ха! ха! ха!

Винкель между тем пустился доказывать, что этот приезжий подпоручик Квашников должен быть порядочный трус и боится за порох, который ему приведется везти.

– Отсюда, – сказал он, – и вышла сказка о воображаемом нападении. Помилуйте! Кругом полумирные черкесы, которые сегодня, завтра изъявят покорность, а тут вдруг нападение.

– А что же, скажите, бал будет? – спросила Марья Александровна.

– Будет, будет непременно, – вскричал Корбоносов, – не далее как послезавтра. Добыли оркестр Т… полка, будет лезгинка, иллюминация, фейерверк.

– Ах, как это весело! Чудо! – вскричала хохотушка и начала прыгать.

– Послушайте, mesdames et messieurs, сделаемте теперь же, сейчас маленькую репетицию.

– С удовольствием, – вскричал Корбоносов и, ловко подскочив к Ольге Семеновне, пригласил ее на кадриль.

Винкель ангажировал хохотушку, Прынский – Элоизу Карловну, а я пригласил Марью Александровну.

– Ха! ха! А кто же будет у нас играть? Ха! ха! ха!

– Я буду играть, – сказала Марья Александровна, – извините меня, – обратилась она ко мне и затем быстро пошла к весьма старому и разбитому фортепьяну, который стоял в углу комнаты.

– А кислый солдат должен танцевать за даму сам с собой, – присудила Скольчикова.

– Ха! ха! ха! ха! Браво! браво! браво! браво! – И хохотушка неистово хлопала в ладоши.

Марья Александровна начала играть кадриль из Цампы (это была модная кадриль в то время), и мы все принялись танцевать под неудержимый хохот Софьи Петровны.

XXXVI

У Лазуткиных я обедал и просидел часов до семи. Явился Красковский и еще один офицер – Ленштуков. Разговор опять повернул на возможность нападения, но Красковский положительно отвергал эту возможность.

– Помилуйте!.. – говорил он. – Если бы они напали, то напали бы три года тому назад, а не теперь, когда почти все нам принадлежит…

– А скажите: будет бал? – перебила его Софья Петровна.

– Еще бы, разумеется будет на днях, послезавтра. Это решено и подписано.

И опять пошли рассуждения о том, как устроить бал, где его устроить, пригласить ли музыку из штаба или довольствоваться оркестром Т… карабинерного полка.

– Послушайте, господа, это настолько важно, – вскричал Винкель, – что необходимо узнать мнение всех.

– Теперь все у Боровикова. Там с утра игра идет.

– Так надо отправиться к Боровикову и переговорить.

– Позвольте, я схожу, – вызвался я, – и разузнаю.

– Что же? Иди!

– Ступайте! Ступайте! – вскричала Ольга Семеновна. – По крайней мере, никто из нас не прокиснет. А то с вами везде кислятиной пахнет. Не правда ли, здесь, господа, кислым пахнет? – И она, сделав гримаску, начала нюхать воздух.

– Ваш нос в этом случае может считаться авторитетом, судя по величине. – И я низко поклонился ей.

– Как это благородно и вежливо смеяться над физическим недостатком дамы!

– Не менее похвально смеяться и над душевными недостатками мужчины.

– Господа, господа! – вскричал Корбоносов. – Это после, потом шпильки заколачивать друг другу. Отправляйся подобру-поздорову, марш! – И он выхватил папаху у меня