Я вышел.

Сырой, прохладный воздух пахнул мне в лицо. Моросил маленький дождик. Все небо было закрыто сплошной темной пеленой, и в восьмом часу была уже темная ночь.

В ее сумраке шло какое-то движение. Около стен и на стенах стояли молча люди, чего никогда не бывало. Но я помню, что, занятый тогда своим поручением, я не обратил на это особенного внимания.

XXXVII

У Боровикова были и двери, и окна настежь. И было до того накурено, что не один, а десять топоров можно было свободно повесить.

Я попал в тот момент игры, когда лица игроков бледнеют, глаза разгораются или меркнут, одним словом, когда идет для кого-нибудь критическая, роковая ставка: на весь куш или va bank!

Разумеется, вмешиваться в такую критическую минуту с моим поручением было совсем нецелесообразно, и я отретировался к небольшой группе из трех офицеров, которые сидели в уголку, в стороне.

Это были уже пожилые люди, подполковники и штабс-капитаны, так что я подошел с маленькою нерешительностью, как обыкновенно подходит подчиненный к его начальству, вытянувшись в струнку и приложив руку ко лбу.

– Послушайте, – вскричал подполковник Штурм, – вы не знаете: ваша рота на местах?

– Ничего не знаю, ваше благородие. Я сейчас только от Лазуткиной.

– Надо быть готовым, молодой человек, надо быть готовым.

– А что случилось, смею спросить ваше благородие?

– А то случилось, что мост на Алаганке сожжен (там был деревянный мост) и мы отрезаны. Помощи ниоткуда, и если из Бурной (это была ближняя к нам крепость) не придет к нам на помощь батальон Т… карабинерного полка, то мы все будем уничтожены, поголовно все…

– Как следствие нашей неосмотрительности, прибавьте, – вскричал майор Кустиков и начал выколачивать трубку о подоконник. – Помилуйте! Только и твердили, что нападения не будет, нападения не будет! Да позвольте вас спросить, где на всем Кавказе мы держимся как следует на военном положении? Укажите мне хоть одну крепостцу, в которой мы не спим. Спим месяц, два, три, четыре, а затем просыпаемся… и в экспедицию! Потреплем, сожжем два-три аула и назад – опять в крепостцу спать! А те аулы, которые изъявили покорность, отстраивают то, что было сожжено, и глядь! Опять воюют с нами…

– Как же нужно делать, по-вашему? – осведомился штабс-капитан Назойкин.

– А так-с. Разбили аулы, захватили кусок земли и займи ее и перенеси сюда операционную линию.

– Да это невозможно!

– Нет-с, возможно!

– Нет! говорю вам, невозможно, потому что…

Не знаю, какое бы доказательство привел майор, но слова его были прерваны резким криком на игорном столе:

– Вы подлец, милостивый государь! И таких шулеров честные люди по роже бьют!

И вслед за тем треснул резкий удар полновесной пощечины.

Мы все бросились к столу.

XXXVIII

У стола стоял Струпиков, весь красный, и зажимал правую щеку.

– Как вы смеете драться! – кричал он дрожащим голосом. – Как вы смеете бить чиновника комиссариата!

– А вот мы тебе покажем, как мы смеем! – вскричал капитан Борбоденко и в одно мгновение растолкал всех и подскочил к Струпикову с чубуком.

Рослый, крепкий, черный, с громадными бакенбардищами, он был чуть не целой головой выше Струпикова.

Он налетел и с размаху хватил Струпикова чубуком.

Чубук разлетелся вдребезги.

– Караул! – закричал комиссариатский игрок.

– Погоди, вот я тебе покажу, как надо пищать! – И плечистый коренастый Тручков схватил со стола шандал и подлетел к Струпикову.

Трах… и он полетел на пол.

– Карау-у-ул!

Стол опрокинули… свечи, мелки, карты, бутылки, стаканы – все со звоном полетало на пол. Все смешалось в безобразную кучу, в которой раздавались удары и отчаянный, хриплый, жалобный голос Струпикова:

– Ка-р-р-а-у-у-л! Ка-р-р-р-а-у-ул!

Вдруг нежданно-негаданно грохнула пушка, так что все стекла задребезжали. Все вскочили, вытянулись и застыли от изумления.

Но тотчас же, вслед за этим пушечным ударом, раздалась резкая трескучая дробь барабанов, которые отчаянно забили тревогу.

Все бросились к дверям, сталкивая и опрокидывая друг друга, и не успели еще выскочить из дверей, как загремел новый оглушительный удар из пушки, и вслед за ним захлопал беглый батальонный огонь.

«Вот она, пошла потеха!» – подумал я, и какая-то бешеная, пьяная радость захватила дыхание. Помню, мне захотелось броситься в сечу, в самую горячую свалку.

Но я был без карабина и бегом полетел за ним домой.

XXXIX

Дождик по-прежнему моросил. Кругом был темный, непроглядный мрак, и только вдали, на стенах крепости, мелькали огни выстрелов.

Заряжая на бегу карабин боевым патроном, я опрометью бежал на эти огни, к моей роте, которая, по всем вероятиям, была расположена около восточных ворот. И действительно, я там нашел ее.

Когда я бежал, то мимо ушей моих прожужжали две-три шальные пули. Я в первый раз услыхал этот острый, жалобно посвистывающий звук.

Помню, что около сарайчика, где утром мирно стояли две лошади, на меня прямо набежал какой-то черный человек в огромной папахе, а за ним вслед гнался солдат и перед самым моим носом заколол несчастного штыком, проговорив:

– Тобе кажут, что у крепость нельзя бежать.

– Что такое? – вскричал я, испуганно кидаясь на солдата.

– Прорвался, в-бродие у крепость и бежать. Ему кажуть, бисову сыну… – Но я не слушал и бросился дальше.

На крепостной стене шла усиленная