Их Ника еще как-то могла оправдать… Но его ученики — с ними-то что не так? Где они все? Втянули язык в задницу, опустили глаза и идут дальше?

Ника злилась на них ровно до того момента, как поняла: она такая же. Она стала такой раньше всех. С опущенным взглядом и языком в известном месте. Ей страшно — но и ученикам тоже страшно! Они видят, как легко раздавили великолепную многолетнюю репутацию профессора. Они не хотят связываться с машиной, способной на такое. Уж лучше пусть кто-нибудь другой или оно само… А потом станет слишком поздно.

Или не станет.

Впервые со смерти Аверина Ника почувствовала, как гнев, уже почти позабытый, выжигает в ее душе страх. Она по-прежнему не была уверена, что ее не раздавят, что от ее стараний будет хоть какая-то польза. Но она должна была попробовать.

Поэтому она набрала номер Юли, надеясь, что еще не занесена в черный список. Надеялась не зря, Юля все-таки ответила ей, хотя от ее голоса веяло январем.

— Чего тебе?

— Нам нужно встретиться, — ответила Ника.

— Зачем?

— Кое-кого помянем.

* * *

Нужно было молчать. Молчать, даже когда слова грозят разорвать горло, потому что кто-то должен говорить, когда молчат другие. Макс не знал, сколько еще он так выдержит. Он утешал себя лишь тем, что это временно, он обязательно что-то придумает, он просто пока не представлял, что.

Они ведь подловили его, это нужно признать. Макс не боялся боли — и смерти, так они бы его не остановили. Но он не мог допустить, чтобы из-за него пострадал кто-то другой. Даже при том, что не любил Женю — в этом чувствовалась определенная ирония. Он уже впустил ее в свой мир и должен был нести ответственность за последствия.

Его блог простаивал которую неделю. Он начал терять подписчиков. А те, что оставались, не поддерживали его — они злились. Они думали, что он испугался или продался, и это больно било по Максу. У него даже не было возможности оправдаться, он не мог так подставить Женю, рассказать, что ее избили и изнасиловали, ей и без его болтовни еще придется жить с этим дальше. Поэтому он сжимал зубы и молчал, ожидая той самой идеи, которая поможет со всем этим покончить.

Сама Женя о его мучениях ничего не знала. Она поправлялась, но очень медленно, часто плакала, и от этих слез ему удавиться хотелось. Он не мог отомстить за нее — как раз из-за Жени и ее будущего! Замкнутый круг, безвыходная ситуация.

Поэтому он старался поменьше времени проводить в интернете и побольше — в больнице. Рядом с Женей можно было жить одним моментом и не думать о той грандиозной свинцовой туче, которая уже наливалась грозой на горизонте его будущего.

Сегодня он пришел совсем рано — гораздо раньше, чем обычно. Правда, получилось неловко: его к Жене не пустили — сказали, что там какие-то процедуры. Пришлось ждать в холодном пустом коридоре, где даже стула не было — не предусмотрено.

От нечего делать Макс шагами измерял коридор, медленно и тихо, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания. Вот и не привлек… Он подошел к ординаторской так тихо, что медсестры не услышали его даже через открытую дверь и продолжили разговор.

— Как же она меня бесит! Я вообще не понимаю, почему она здесь торчит!

— По-моему, ты к ней слишком строга…

— Да? Она уже сегодня успела санитарку обматерить! Сегодня — а сколько того дня прошло? Если такая принцесса, лежала бы себе в частной клинике, где ей утирали бы сопли батистовым платочком! А лучше — в санатории, потому что в больнице ей делать нечего.

— Нет, ну ты тоже совесть имей, Галь! Девочку избили и изнасиловали!

Изначально Макс слушал их скорее от скуки, не придавая их словам особого значения, а вот теперь насторожился. Он замер, даже дышать боялся, чтобы не спугнуть двух женщин.

— Да кто ее там насиловал, я тебя умоляю! Самое большое, что у нее было, — это битая морда! Вот морда реально битая, да. А все остальное — нарисованное!

— Но ее карта…

— Купленная от первой до последней страницы, я тебе отвечаю! Думаю, весь этот цирк ради страховки какой или мужика чтоб удержать… Видела мужика ее? Ходит и каждый день ее за ручку держит, разве что не рыдает над ней!

Макс почувствовал первый укол ярости в груди. Пока еще слабый, неспособный вывести его из себя, но уже заставивший сжать кулаки. Все еще не точно, возможно, медсестра злобствует на ровном месте… Он боялся думать о том, какой мир на самом деле, если она говорит правду.

Вот и ее собеседница все еще сомневалась:

— По-моему, ты лишнего болтаешь, я ведь с ней тоже говорила, такой ребенок…

— Она милый ребенок, когда надо, когда ей выгодно! А ты пролей чай на ее кровать — и этот ребенок раскроет свою бульдожью челюсть! Да и потом, ты что, забыла, что гинеколог наш — кума моя? Она больше всех получила, собирается в отпуск ехать на эти «премиальные»! Уж в карточке-то она написала, что надо! Но она правду знает — и я вот тоже знаю. Девка опытная, сразу видно, и себя бережет — в морду получить еще согласилась, потому что морду видно. А все травмы, которые можно спрятать, они только на бумаге и есть.

Они говорили еще о чем-то, но Макс уже не слушал. Не мог. Ему нужно было знать, прямо сейчас… Он и так уже слишком дорого заплатил за это незнание.

Он вломился в ее палату без стука, и первым печальным подтверждением стало то, что Женя была одна. Без врачей, без медсестер, тут и гадать не приходилось, была ли у нее какая-то процедура. Она, едва двигавшаяся при встречах с Максом, вполне бодро убирала что-то в тумбочку. Заметив его, она юркнула под одеяло и снова казалась хрупкой, нежной и ранимой… но было уже поздно.

Макс подошел к ней молча и сорвал с нее одеяло. Даже синяки на лице еще не сошли полностью, а на теле, если верить словам врачей, были совсем уж страшные травмы, и они никак не могли исчезнуть без следа за такой срок.

Однако травм не было. Оказалось, что лгали врачи, а медсестра выдала правду, пусть и случайно. Изящная ночная рубашка скрывала не так уж много, так что сомневаться не приходилось. И это не могло означать, что Женю не насиловали… а вот ее