— Потому что продолжал ее любить…

— Потому что никак не мог поверить, что ее нет. Как будто она просто живет где-то далеко. В годовщину ехал на кладбище — чтобы вспомнить, как все было. И сказать себе: она умерла. Вот ее могила. На какое-то время этого хватало. А вчера понял, что больше мне этого не нужно. Не нужно напоминать себе, что она была и что ее больше нет. Помнить буду, но это не помешает полюбить кого-то еще. Поэтому и не поехал сегодня.

— Тогда что это было? — она смотрела на меня так, как будто от моего ответа зависела вся ее дальнейшая жизнь. Может, и правда так?

— Сегодня был острый приступ фантомной боли, Рита. Когда увидел тебя с Бобром. Заныло, что все это могло быть и у меня. Лес, вареники с черникой…

— Выходит, каждый раз, увидев нас с Бобром, ты будешь думать об этом? Что все это могло быть у тебя с женой и сыном?

Она сразу как-то погасла, глаза предательски заблестели.

— Посмотри на меня, — я потянул ее за прядь волос, заставив поднять голову. — Не буду утверждать, что таких мыслей больше не будет. Но у меня достаточно мозгов, чтобы понимать: этого не случилось и никогда уже не случится. С ними. Но есть шанс — с тобой. И я буду идиотом, если упущу его.

И оказалось вдруг, что я могу целовать ее совсем иначе. Спокойно, мягко и нежно…

* * *

Я не стал дожидаться, пока проснется Бобер, пошел домой. Не нужно было навязывать ему слишком много себя сразу. А его — себе. Как говорили античные умники, festina lente — поспешай медленно. К тому же и Рите, и мне надо было переварить сегодняшний разговор. Очень важный и нужный. Если бы она не спросила, мы бы все равно рано или поздно к нему пришли. Но не факт, что получилось бы вот так — к месту и ко времени.

Все же не зря меня потянуло к ней сразу, едва увидел. Наверно, на каком-то тонком уровне это считывается — то, что люди друг другу подходят. Олеся тоже понравилась мне сразу, но с ней все шло иначе. Наверно, мы были как дети, которым кажется, что лето будет длиться вечно. Сейчас я уже знал: осень и зима неизбежны, и они могут прийти намного раньше, чем предполагаешь.

Когда потеряешь любимого человека, страшно полюбить снова. Но если решишься, страх потери придает чувствам остроту и заставляет ценить каждый день, каждое мгновение вместе.

Я шел к дому, нисколько не беспокоясь, что мама может увидеть, откуда. Из-за забора вряд ли, но могла ведь зачем-то выйти на улицу… Торопить события не хотелось, однако и скрывать не собирался. Спросит — скажу. Нет — посмотрим, как пойдет дальше. С Олесей знакомство получилось не из лучших, с Ритой, учитывая уже сложившееся мамино мнение о нелюбезности соседок, ничего особо хорошего тоже ждать не приходилось.

С ней всегда было сложно. Совсем уж токсичной я бы ее не назвал, но она всё знала лучше всех. Как другим надо жить, что говорить, чем заниматься. Притом что сама старалась делать только приятные и необременительные вещи. Невестки раздражали ее по факту бытия. Как же, мальчики выбрали себе жен, не спросив ее мнения. Возможно, насчет Лены она и была права, но чем ей не угодила Олеся, для меня так и осталось загадкой. Скорее всего, тем, что спокойно выслушивала нотации и поступала по-своему.

Насколько я успел изучить характер Риты, с ней бы такой номер не прошел. Она тоже не стала бы прогибаться, но при этом озвучила бы все, что думает. Есть такие люди, которые говорят в лоб, даже если разумнее промолчать. Почему-то вспомнились слова Эгерса о том, что ее приходилось притормаживать.

Ну что ж, какая есть. Я тоже не сахар. Зато не будет пыхтеть, дуться и придумывать всякую фигню. Если что-то не так — скажет прямо. Или спросит, как сегодня. Это дорогого стоит. У каждого плюса есть свой минус и наоборот.

Забавно, что и сын у Риты такой же шнырь, и собака тоже шебутная. А вот кот — вылитый Эгерс. Странно, что тот не забрал его при разводе.

* * *

— Ты что, уже домой собираешься? — мама обиженно поджала губы. — В кои-то веки приехал, а я тебя толком и не видела. Вчера спать завалился, сегодня ушел куда-то.

— Ма, завтра с утра работы полно. А сегодня позже ехать — все пробки соберу.

— Мог бы утром пораньше выехать. Посидели бы, Олесю помянули.

Очень интересно. С чего бы вдруг? За семь лет такого желания у нее не возникло ни разу. Да, на даче я в этот день не бывал, конечно, но ведь могла бы позвонить, сказать: приезжай, помянем. Или в город приехать. Просто предлог, чтобы задержался? Или, может, кто-то видел нас с Ритой, уже доложил? Тонкий намек: такой день, а ты с другой бабой?

— Утром пробки еще больше, — ответил спокойно, словно последние слова вообще не расслышал. — Не обижайся.

Так или иначе, осадок остался. В «таком дне» я не видел ничего сакрального. Мне не нужна была годовщина, чтобы вспомнить. Почему тогда ездил на кладбище именно первого августа? Может, потому, что от меня этого ждали — теща с тестем, мама? Чтобы не шептались с осуждением: вот, забыл? Теперь будут.

Ну и ладно.

Решил заехать к Славке, у которого после выписки из больницы был всего три раза, причем дважды — когда привозил маму.

Если у тебя есть неизлечимо больной родственник, всегда чувствуешь себя в какой-то степени сволочью. Потому что навещать его слишком тяжело. Тяжело видеть его таким, подбирать безопасные темы для разговора и бодрые фразы. Стыдно за свое желание отсидеть приличное время визита и за облегчение, когда выходишь на улицу. При этом жалость и сочувствие никуда не деваются. Как и мысли о том, каким он был раньше.

Когда я родился, Славка уже ходил в школу — приличная разница. Но он всегда относился ко мне с любовью и заботой. Я был его хвостиком и задирал нос перед приятелями: ну как же, у меня такой большой и сильный брат! Он ходил со мной гулять, водил в бассейн, проверял уроки, кормил ужином, если родители уходили вечером. Мы по-настоящему дружили. Сейчас меня просто разрывало в клочья, когда я смотрел на него — в сорок два года похожего на беспомощного старика, слепого, наполовину парализованного, с трудом