Хорошо мне хватило ума не ляпнуть, что в чужом доме посуду не моют.

Бобер устал и отрубился за пять минут. Прихватив радионяню, я вернулась на кухню, где Витька мыл кастрюлю.

— Ты похожа на чау-чау, — заявил он.

— Ты тоже, — я лизнула его в щеку. — Представляешь, как это будет выглядеть во время орального секса?

— Феерично, наверно. Хочешь проверить?

— Почему нет? Таких роскошных извращений в моей жизни еще не было. Пошли наверх.

— Бобер не придет?

— Нет, там калитка на лестнице, на замок закрывается. Чтобы не залез и не свалился. А если проснется, мы услышим.

Да, выглядело все действительно потрясающе. Главное не ржать слишком громко. А потом мы лежали в обнимку, сонно и лениво, и я задала вопрос, который зудел по-комариному с того самого момента, как мы встретились у леса:

— Вить, что не так?

Глава 24

Виктор

Поскольку я на дачу не собирался, то и предупреждать маму не стал. Она вполне предсказуемо удивилась. И задала вопрос, который точно задавать не стоило. Хотя я знал, обязательно спросит:

— А ты что, на кладбище завтра не поедешь?

— Нет, — отрезал таким тоном, что любой понял бы: на эту тему я разговаривать не хочу. Любой — только не Людмила Андреевна.

— Почему?

— Потому что. Ма, извини, голова болит сильно, пойду прилягу.

Ничего у меня не болело, но после Славкиных головных болей любое упоминание о чем-то подобном служило для мамы стоп-сигналом. Ей становилось страшно, и она умолкала на полуслове. Было немного стыдно, но все равно приходилось время от времени пользоваться.

Каждый год первого августа я покупал белые розы и ехал на Большеохтинское. За могилой ухаживала теща, которая жила неподалеку, поэтому бывал там только на годовщину. Заходил в церковь, ставил свечи, потом шел через все кладбище к семейному участку Гребневых. Стоял, вспоминал обо всем. Как познакомились с Олесей в буфете журфака, как мы с ней встречались. Как поженились и ждали ребенка…

Собирался и в этом году. Еще в пятницу днем думал, что поеду на дачу, постараюсь как-нибудь увидеться с Ритой, а в воскресенье утром вернусь в город. И вдруг понял, что больше мне это не нужно. Нет смысла в ежегодном расковыривании подживающей болячки. Помнить все равно буду, но больше не хочу себе напоминать. Не хочу цепляться за воспоминания.

Но все оказалось не так просто.

Все было нормально, когда я ждал ночи, собираясь написать Рите. Хотелось встретиться с ней там, на озере. Чтобы все было так же, как и в первый раз, но все-таки по-другому. И правда — все вышло совсем иначе. Ничуть не хуже, но в другой тональности, с другим привкусом. Таинственно, нереально — и с острым ощущением счастья.

Все было нормально, когда предложил вместе пойти за черникой. И даже когда утром мама спросила, куда я собрался. Ответил, что с мужиками на шашлыки. Не на рыбалку же, не увлекался я этим. А знакомых в поселке было много, ведь вырос на даче. И осуждающе поджатые губы — как можно в такой день?! — не задели. А вот когда увидел Риту с сыном…

Вот тогда-то и понял, что прошлое так просто не отпустит. Сначала я цеплялся за него, а теперь оно — за меня. Эти мысли словно приходили извне. Как будто кто-то шептал в уши о том, что я мог бы вот так же ходить в лес с женой и сыном, собирать чернику, лепить вареники, есть их втроем. Как ни отгонял я это облако, оно повисло в уголке пейзажа. Вроде и солнце светит, и все хорошо, но… нет, висит.

При этом меня ни капли не парило, что ребенка Рита родила от другого мужчины. Тогда, на озере, я толком Бобра не рассмотрел, а сейчас заметил, насколько он похож на мать. Забавный, серьезный и при этом шкодный. Такой же дьяволенок в обличье голубоглазого кудрявого херувима. И не будь этих ненужных мыслей, я со всей уверенностью мог бы сказать, что наше с ним знакомство прошло успешно.

Когда Рита спросила, что не так, я в первую секунду оторопел. Неужели было заметно?

— Не знаю, Вить, — она уткнулась носом мне в плечо. — Это что-то такое… я просто чувствую.

Скрывать не было смысла.

— Я бы не стал говорить. Но если совру, ты ведь и это почувствуешь, так? И придумаешь черт знает что. Ровно семь лет назад умерла моя жена.

— Может… пойдем вниз? — спросила Рита после паузы.

Если бы я не был влюблен в нее по уши, влюбился бы сейчас. Потому что заметила. Потому что спросила. Потому что поняла: не стоит разговаривать об этом в постели.

Мы оделись, спустились, вышли на веранду. Я сел в шезлонг, усадил Риту на колени, и она обняла меня за шею.

— Примерно представляю, о чем ты думаешь, — сказал я, запустив пальцы в ее волосы. — Обычно в этот день я ездил на кладбище.

Она приоткрыла рот — собиралась что-то спросить, но передумала.

Правильно, дай мне сказать. Наверняка это совсем не то, что ты хотела бы услышать, но лучше так, чем будешь что-то сочинять. То, чего нет.

— Я очень тяжело это пережил. Сейчас кажется, что не рехнулся тогда лишь благодаря войне с бюрократией. Не представляешь, что это такое: похоронить мертворожденного ребенка вместе с матерью. Не только морально — технически. Мало кто так делает, обычно предпочитают забыть, как будто и не было ничего. Пусть заботится роддом. А там знаешь, как это называют? Отходы класса Б. Ты убит и размазан, а надо бегать по разным местам и добывать особые документы. А еще постараться не набить рожу ритуальному агенту, который отказывается их принимать, потому что не знает законов и не хочет знать.

Рита молчала, дыша мне в ухо, и я крепче прижал ее к себе.

— Первые полгода — как в тумане. Куда-то ходил, что-то делал, с кем-то разговаривал. Почти ничего не помню. Работа, работа, работа, до упора… Потом постепенно начало отпускать. Я не цеплялся за воспоминания, потому что…

— Сколько бы красоты ни таилось в прошлом, она в прошлом и должна остаться, — тихо сказала Рита. — Человек…

— Не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний, — закончил я цитату. — «Унесенные ветром». Не смотри так, я все-таки на журфаке учился и много чего читал. Все так и есть. Я жил дальше. Надеялся, что со временем встречу кого-то … Нет, женщины были, но ни с кем