Наконец, доходы низшего слоя измерялись не тысячами, а сотнями рублей.

На самом низу мыкались бедолаги: неквалифицированные «разнорабочие» и студенты «обычных» вузов или техникумов. Им платили 200–300 р. в месяц (самая низкая зарплата, о которой я слышал, — 180 р., а самая высокая стипендия на этом уровне была у моей будущей жены — целых 300 р.). На эту сумму было невозможно прожить без подсобного хозяйства или регулярных посылок из деревни или родительской помощи или разных «подработок» вечерами-ночами.

Наверху низшего слоя всплывали хоть немного квалифицированные рабочие и опытные служащие, в работе которых было особо заинтересовано начальство. Типичный пример — моя мать, учительница начальной школы или библиотекарь с зарплатой в 790 р. На эту сумму можно было с трудом выжить самой, но невозможно было ни содержать хоть одного иждивенца, ни помогать сыну-студенту, ни покупать какие-то сравнительно дорогие товары длительного пользования — скажем, что-то из мебели.

В МАИ я начинал с самого «низа» — с двухсот с чем-то рублей стипендии, на которые не смог бы выжить без «подработок» или, в моем случае, без родителей А в МГИМО, где стипендия была повышенная изначально, быстро добрался до стипендии отличника и почти догнал мать, т. е. перешел на самообеспечение хотя бы по самым неотложным статьям расходов.

Надеюсь, написано достаточно, чтобы составить общее представление на сей счет и сопоставить его с нынешним положением вещей.

Московские каникулы

К июлю 1948 г. шестая экзаменационная сессия в МГИМО была позади, и я, как обычно, должен был ехать на каникулы в Саранск и Ладу. Неожиданно родительские планы изменились, и этому было очень простое объяснение. Тетушка Мария, моя вторая мать, ставшая важной персоной в своем министерстве, получила даровую месячную путевку в дом отдыха «Томилино» — как раз по нашей Казанской дороге, полчаса с небольшим езды от Плющева — аккурат на летние месяцы.

Она не могла или не хотела воспользоваться ею, а скорее всего просто пожелала сделать царский подарок своему любимцу. Ведь эти деньги на пропитание могли обернуться костюмом или пальто! Не пропадать же такому богатству!

Родители ошибочно полагали, что я уже достаточно взрослый, чтобы отдохнуть «по-взрослому», а не за юбкой любимой бабушки. И я впервые попал на 24 дня в один из типичных советских домов отдыха.

Все советские учреждения такого характера делились надвое по горизонтали и вертикали.

По горизонтали шло деление на санатории и просто дома отдыха. В первом случае отдых совмещался с курсом лечения какой-то хронической болезни. Во втором был просто отдых при номинальном присутствии одного врача на разные чрезвычайные случаи. Все остальные безобразия, перечисляемые ниже, были абсолютно одинаковы.

По вертикали деление шло на горстку роскошных — только для большого начальства (люксы, полулюксы, одноместные и двухместные номера, плюс изысканное питание), и на основную массу «обычных» — для прочего люда (многокоечные, вплоть до 6–12 и более мест, палаты с привычным «общепитом»). Разумеется, я пребывал только во второй категории, где и оставался до 1961 г. включительно.

Жизнь любого такого учреждения — будь то «люкс» во дворце шли палата на 12 мужиков или баб в сарае распадалась на пять частей.

Первая — для многих главная — сон. Одно дело, когда блаженствуешь один, и совсем другое, когда всю ночь не дает спать громоподобно храпящий сосед, и приходится отсыпаться днем. Не говоря уже о том, когда двое храпят, четверо до трех ночи пустословят. четверо всю ночь с азартным криками режутся в карты или шахматы, а один приходит под утро, возбужденный женщинами или вином, и будит всех, чтобы поделиться своей нечаянной радостью в поединке с бабой или бутылкой.

Вторая — завтрак, обед, полдник и ужин за столом на четыре персоны. Для многих главным было только это. Здесь трудно сказать, что важнее: качество подаваемых блюд пополам с традиционной деликатностью туземных официанток или характер соседей по столу, подчас способный отравить хуже протухших продуктов.

Третья — часы между завтраком и обедом, которые тратились обычно на купанье, прогулки, экскурсии или игры (волейбол, шахматы и пр.)

Четвертая — часы между обедом и ужином, разделенные полдником, которые уходили все на то же самое.

Наконец, пятая — часы между ужином и отходом ко сну, который формально должен был происходить всегда и везде ровно в 23.00, а фактически мог оттянуться до глубокой ночи или даже вовсе до утра. Теоретически эти часы посвящались танцам, коллективным играм под руководством местного массовика-затейника, кинофильму или, страшно сказать, лекции о международном положении местного Цицерона. Практически жизнь вносила в этот перечень множество дополнений, до самых романтических включительно.

* * *

Первое, что поразило меня в учреждении культурного отдыха — это масштабы повального пьянства и б…ства. Заметим, что речь идет не о начале XXI века и даже не о 2-й половине ХХ-го, а о 1948 годе — всего три года спустя после войны.

Первый толчок от традиционного к повальному пьянству дала, как известно. Гражданская война, расшатавшая вековые устои миллионов семей. Нэп постепенно стал гасить эту волну. «Коллективизация сельского хозяйства» вновь разрушила миллионы семей, погнала их в города и дала новую вспышку пьянства, далеко не угасшую к началу 40-х. Война с ее культом «ста граммов» до и после боя («налей же в солдатскую кружку мои боевые сто грамм») выплеснулась потом в города и села миллионами привыкших сначала к ста, а потом к двумстам граммам при каждом подходящем случае. Пьянство шло по нарастающей все 50-е годы, резко подпрыгнуло в 60–70-е, в связи с массовым переходом от сельского к городскому образу жизни (когда ЦК партии подключил меня к изучению нараставшего бедствия), задергалось в судорогах «почти сухого закона» второй половины 80-х, наконец, обрушилось половодьем в 90-е, и теперь уже недалек трагический конец.

Можно сказать без преувеличения, что одним из очагов, так сказать, разгорания пьянства (наряду с рядом других, о коих ниже) были именно дома отдыха и санатории. Их жизнь, словно нарочно, была организована так, что даже закоренелому трезвеннику было трудно увернуться от стакана спиртного. Да, конечно, трезвенники были. К ним все еще по инерции относилось большинство женщин, превратившееся ныне в ничтожное меньшинство. Были они и среди мужчин. Язвенников, например, или поразительных оригиналов. Большинство мужчин — тоже по инерции — ограничивались тем, что «на донышке», или принимали участие в почти непрерывных возлияниях чисто символически. Но растущие десятки процентов славянских джигитов принимались за дело всерьез.

Я