наук!» Сегодня такие восторги звучат смешно, но в те времена это было равнозначно Филиппу Киркорову полвека спустя. Номер кандидатского диплом по моей специальности был вовсе не миллионным, как сегодня, а всего лишь 716-м на весь Советский Союз. А докторского даже десять лет спустя — всего лишь 202-м.

Началось комедией, а кончилось трагедией. На танцах следующим вечером красавицу перехватил более энергичный мужчина, который тут же повлек ее гулять по все той же набережной, но не стал рассказывать ей о чудесах исторической науки, а просто поволок в ближайшие кусты, изнасиловал (в домах отдыха такое деяние под Уголовный Кодекс не подпадает) и, вернувшись в палату, — мы случайно оказались сокамерниками — как обычно, под общий гогот долго в деталях расписывал, как эта б… изворачивалась, предлагала снять комнату, чтобы не по-собачьи, и даже пыталась сопротивляться, но он ее… и т. д.

Весь следующий день пострадавшая где-то пряталась, но вечером имела глупость все же прийти на танцы, где решительно отказалась не только повторить прогулку, но даже танцевать со своим овладетелем и обладателем. В результате получила публичное повторение вчерашнего рассказа прямо тут же, на танцплощадке, вспыхнула, чуть не бегом ушла в палату и тем же вечером исчезла — видимо, собрала чемодан и уехала первым автобусом в Симферополь и первым поездом в Киев, предпочтя потерянный отпуск трехнедельной роли даровой проститутки или трехнедельному же публичному глумлению над ней двуногого скота.

Грубо ошибется тот, кто подумает, что такое глумление было возможно лишь полвека назад. Полстолетия спустя, на самом исходе XX века, одна из моих ближайших помощниц по созданию Ассоциации содействия Всемирной федерации исследований будущего, ставшей потом (уже без нее) одной из основ Международной академии исследований будущего — между прочим, доцент ИППК МГУ, старуха под пятьдесят, вся насквозь в болезнях, после двух психо- и двух онкодиспансеров — поехала вовсе не в крымский дом отдыха, а в сеульский университет, чтобы получать там две тысячи долларов вместо двух тысяч рублей в Москве. А приехала остервенелая, потому что за эти доллары пошла там по рукам и подхватила что-то венерическое, стараниями коллег в Сеуле и Москве стала посмешищем всего МГУ и вряд ли встречает ныне свою старость счастливою, потому что загнала этой историей в гроб своего второго мужа, безумно любившего ее. Думаю, что и в сегодняшних домах отдыха изменений на этом фронте нет.

Распределение в ТАСС

…Учеба в МГИМО подходила к концу, наступил день распределения. Меня не насторожила многолетняя эпопея с кандидатством в ВКП(б). Мне даже в голову не приходило, что по анкетным данным я попадаю в разряд выпускников 2-го сорта. которым закрыта дорога в госаппарат. Никто никогда не говорил мне, что анкетно я обречен на второсортность.

Вдруг как удар громом: направление в ТАСС.

Вообще-то начальство единственный раз в истории человечества поступило прозорливо и мудро. Кто-то из кадровиков разглядел во мне прирожденного журналиста, который, несмотря на сложные перипетии своей жизни, ровно через десять лет, вопреки своей воле, станет и до конца своих дней останется наполовину журналистом. Пусть не формально, зато из самых плодовитых в мире (больше тысячи публицистических статей, сотни телерадиовыстутиений).

Но в те годы я журналистику и журналистов презирал скопом и огулом. И было за что. Вы только посмотрите «партийные» газеты и журналы того времени! Радиопередачи вряд ли тогда записывались, а телевидения еще не было, но и тут все было то же самое. Это даже не проститутка. Это поп-расстрига, кощунствующий занудно, как пьяный дьячок. Да так, что ни читать, ни слушать невозможно. Начать зарабатывать хлеб таким постыдным проститучьим способом казалось ужасным.

Позже я сообразил, что, помимо «партийной», есть еще «научная» и многая другая интересная журналистика. Еще позже научился отличать продажных мужчин (и женщин) от Настоящего Журналиста, равнопорядкового с Настоящим Писателем, акул пера от рыцарей пера, паппарацци от Художника-Фотографа, радиошлюх и телепроституток обоего пола от вполне порядочных людей. Словом, Доренко от Фоменко (не того, который академик-графоман, а того, который шоумен).

Но тогда я просто ударился в панику. Даже синекура обозревателя «Правды» — вершина журналистской иерархии тех лет — казалась мне противнее и унизительнее уборщицы в общественной уборной. Что, как ни странно сегодня, ничуть не мешало оставаться отъявленным сталинистом (таким же, как отъявленным милитаристом). Что же? Разве мало фанатиков-камикадзе, которым противна работа ассенизатора?..

Первым делом я побежал в ТАСС, чтобы узнать, насколько строго меня покарают, если не подчинюсь распределению, а определюсь сам. Радости не было предела, когда узнал, что там не до меня: столько туда набежало из нашего выпуска сверх ожидавшихся. Мне дали понять, что если очень попрошусь, то к сентябрю постараются пристроить куда-нибудь, а так — иди на все четыре стороны и считай, что никакого распределения не было.

Вторым делом начал штурм военного ведомства. Сначала через военную кафедру МГИМО, затем через более или менее влиятельных знакомых отца. На любую должность! Все было тщетно. Наконец, вмешался старший двоюродный брат, кадровый офицер. Компетентно изрек: армию выкинь из головы, там идет сокращение (напомним: лето 1950 года) и не до тебя, очкарика.

Тогда решился на отчаянный шаг (понимал ведь, что отчаянный, но — с отчаяния). Заполнил «Листок по учету кадров» и пошел в приемную МТБ на Кузнецком мосту как раз напротив тогдашнего здания МИДа, откуда я ее и присмотрел (теперь на этом месте — одно из огромных зданий того же ведомства). Ни души. Только наглухо закрытые деревянные окошечки в глубоких проемах-бойницах. Сунул руку, постучал в первое попавшееся. Дверцу открыл пожилой офицер с синими просветами на погонах — такие тогда носили только кавалеристы и чекисты. Молча протянул ему «Листок», совершенно не сознавая, что играю в рулетку, где и красное, и черное — смерть (тем более в 1950 г.).

Офицер внимательно посмотрел на мое просительное лицо, потом столь же внимательно прочитал «Листок» от начала и до конца, снова перевел взгляд на меня и, наконец, сказал:

— Сынок, забудь сюда дорогу. Тебя сами вызовут, если понадобишься…

Вернул мне «Листок» и захлопнул оконце.

Сегодня думаю: а если бы постучался в другое окошко? Или в том же оказался офицер помоложе, для которого я был бы не «сынком», а идиотом, который добровольно лезет туда, куда других вербуют посулами и угрозами. Лишней «галочкой» в его отчете о завербованных.

Ведь сам, добровольно, совал голову в серпентарий. И для чего? Только чтобы жить и умереть офицером. Все равно каким.

* * *

Оставалась последняя надежда.