Единственный выход – устроить публичный скандал. Собрал пресс-конференцию и рассказал про коррупционную сделку. В коридорах власти начался натуральный вой. Меня обвинили в нарушении субординации, чуть ли не в предательстве интересов России!

Больше всего запомнилась реакция Юрия Батурина, в то время секретаря Совета обороны России. Позже он слетал в космос в качестве туриста, что называется воспользовавшись служебным положением. А тогда, поздней осенью 1996-го, Батурин вежливо, не повышая тона и не поднимая глаз от бумажек, заявил, мол, Тулеев раскрыл государственную тайну, о чем и будет доложено президенту Ельцину. Тем же вкрадчивым тоном Юрий Михайлович заявил, что сделает все возможное для снятия меня с должности…

Я искренне изумлялся: откуда взялось такое рвение в защите очевидного преступления?

Выручил Игорь Родионов, тогдашний министр обороны. Он подтвердил мои слова – с цифрами, фактами. Надо было иметь мужество для такого шага. Далеко не каждый осмеливался выступать против фаворитов Бориса Ельцина в защиту «красного» Тулеева.

Как следствие, авторитет министерства и доверие к нему в странах СНГ заметно выросли. Там правильно поняли посыл: ни я, ни возглавляемое мною ведомство не собираемся «прогибаться под изменчивый мир».

Да, я не стал замалчивать историю, но это позволило вскрыть нарыв. Азербайджанская сторона убедилась: торговля танками носит неофициальный характер. Президент Гейдар Алиев даже заявил: «Тулеев прямо признал, что при поставках российского оружия в Армению имеет место коррупция, и это будет пресечено. Мы видим, Россия проводит открытую политику». В том же ключе высказался министр иностранных дел Азербайджана: «Наша страна с огорчением восприняла информацию, которую обнародовал министр Тулеев. Но мы высоко ценим, что в российском правительстве появились люди, готовые работать честно».

О Евгении Примакове

Довелось мне поучаствовать и в решении судьбы Севастополя и Черноморского флота. В октябре 1996-го я был включен в состав нашей делегации для переговоров с Украиной. Впервые в жизни побывал тогда в городе-герое Севастополе.

Общались в здании горисполкома. Предстояло согласовать детали договора, в проект которого кто-то уже ввинтил пункт: отдать Украине Стрелецкую бухту, а заодно и располагавшееся в ней соединение кораблей Российской Федерации.

Мы прекрасно понимали: потерять Стрелецкую – значит остаться ни с чем, поскольку там находилось все, без чего флот уже не флот, а группа одиноких кораблей. В бухте располагались склады горючего, спасательная служба, штаб, командный пункт, узел связи и прочее, без чего было невозможно обеспечить оперативный режим охраны и обороны основных сил Черноморского флота.

В случае утраты Россией Стрелецкой бухты Украина получала полный контроль над входом и выходом нашего флота: стоявшая в бухте бригада кораблей охраны водного района управляла боновыми заграждениями – огромными стальными сетями. Захотят украинские моряки открыть боны, российские корабли выйдут в море, не пожелают выпустить – не выйдут. Так и с возвращением на базу: если боны закрыты, домой не попадешь.

Украина не обеспечивала наши корабли электроэнергией, водой. Все российские поставки облагались пятнадцатипроцентным налогом, почти половина средств, поступавших на содержание флота, выводилась со счетов под разными предлогами. Городские власти установили такие тарифы за услуги, будто наши моряки и гражданские лица проживали на Лазурном Берегу Франции.

В проекте договора прятались и другие хитрости, но пункт о Стрелецкой был главным. Из-за него мы целый день спорили. Уже ночь опустилась, а конец заседанию не проглядывался. И тут погас свет. Хозяева и не думали суетиться, никто не побежал за электриком. Спокойно принесли свечи, спокойно их зажгли… Оказалось, такая ситуация со светом в Крыму не была редкостью. Как, впрочем, и с водой, и со многим другим. Выходит, Украина не в состоянии наладить элементарные бытовые удобства в городе, но бухту отдай и Черноморский флот – пополам!

Разумеется, дискуссия зашла в тупик. Украинская делегация, видимо, получила жесткие указания, да и мы твердо стояли на своем. В итоге переговоры были прерваны.

Я написал об этом в служебном письме Виктору Черномырдину. Подчеркнул, что вопрос о статусе Севастополя и Черноморском флоте надо немедленно решить, но не на предлагаемых нам условиях.

Город оставил в душе светлый след. Меня пригласили на встречу с ветеранами и местными жителями. Когда вошел в зал, все встали и несколько минут скандировали: «Флот! Россия! Севастополь! Флот! Россия! Севастополь!..» В этом было столько непередаваемой боли и тоски, что у меня ком подкатил к горлу, и я дал себе слово, что буду биться за статус города и флота.

Еще по просьбе Черномырдина я составил список украинских бизнесменов, которым решено было помочь, чтобы те, в свою очередь, поддерживали православную церковь Московского патриархата на Украине. Мысль была проста и понятна: вокруг храмов люди всегда объединяются!

Тем не менее после письма Виктору Степановичу по Крыму меня отстранили от переговоров. Дескать, рубишь с плеча, Аман, не дозрел до участия в подготовке общего договора о дружбе и сотрудничестве. Вот и Борис Ельцин в начале 1997 года не включил меня в состав официальной делегации для поездки в Киев. В итоге в подписании договора с Украиной участвовали все, кроме министра по делам Содружества Независимых Государств. Бред!

Из украинского процесса меня исключили, но на этом направлении свет клином, как говорится, не сошелся. Я постоянно ездил в командировки с главой МИДа Примаковым и многому у него научился. Не только умению вести переговоры, но и житейским премудростям. Скажем, Евгений Максимович советовал не пропускать встречающиеся по маршруту… туалеты. Объяснял: «Не угадаешь, когда попадется следующий».

Не знаю, как я выжил на должности министра, как выдержал бесконечные дипломатические рауты, приемы. К примеру, 26 марта – День независимости Республики Бангладеш. Где я и где эта Бангладеш?! Но коль посол прислал приглашение, манкировать нельзя, надо идти. Бабочку прицепил – и вперед. В какой-то момент я взмолился: «Евгений Максимович, не могу постоянно виски пить, здоровья не хватит!» Примаков усмехнулся: «А ты коси, Аман. Думаешь, тут все пьют? Многие только вид делают, прикладываются к бокалу. А вот к тем, у кого постоянно правая рука в полусогнутом положении и не разгибается, не подходи, они – профи, ни один тост не пропускают…»

Благодаря Евгению Максимовичу я познакомился со многими известными людьми: художниками, режиссерами, артистами, писателями. Скульптор Зураб Церетели очень хотел сделать что-нибудь для Кемерова, но запросил слишком высокий гонорар, я, как мог, выкручивался, отнекиваясь от такой инициативы.

Однажды поехали с Примаковым в Кишинев, где шла напряженная работа над меморандумом о нормализации отношений между Молдовой и Приднестровьем, враждовавшими друг с другом. Перед тем как усадить