упоминали те края, откуда прибыли в Харрогейт. Мне известно, что места там дикие и пустынные, а жители столь малочисленны, что несложно было бы все о вас разузнать; однако я предпочел бы получить сведения из первых рук.

Как видите, я нарочно подстрекал ее сделать невольное признание.

– Настоящих наших имен вы не знаете, сэр, – поспешно возразила она.

– Что ж, я так и думал. Тогда сами откройте мне правду, заклинаю вас. Объясните наконец, отчего вы не верите моему обещанию хранить преданность госпоже Люси?

– Ох, как мне быть? – снова воскликнула она. – Не прогонять же верного друга, в самом деле?.. Останьтесь! – внезапно решилась она. – Я кое-что скажу вам… Я не могу сказать всего… да вы и не поверите. Но быть может, и этого будет довольно, чтобы вы оставили всякую надежду. Я не мать Люси.

– Так я и думал. Продолжайте.

– Я даже не знаю, законная ли она дочь своего отца. Как бы то ни было, он возненавидел ее, а ее матери давно нет на свете, и, кроме меня, бедняжке не на кого опереться. Это ей-то!.. Давно ли она была всеобщей любимицей в доме отца и сам он – каких-нибудь два года назад – не мог на нее надышаться!.. Видите ли, сэр, с ней связана страшная тайна, и когда эта тайна явит себя, а такое может случиться в любую минуту, вы без оглядки убежите прочь, как все другие до вас; и после, услышав ее имя, содрогнетесь от ужаса и отвращения. Так случилось со всеми, кто любил ее дольше вас. Бедное мое дитя! Никто не сжалится над ней, ни люди, ни Господь Бог, уж лучше бы Он дал ей умереть!

Добрая женщина расплакалась. Откровенно говоря, ее последние слова поразили меня, но я быстро взял себя в руки. Как бы то ни было, рассудил я, покуда я не выясню, в чем состоит постыдная тайна, омрачившая жизнь такой бесхитростной и чистой девушки – если мои глаза не обманывают меня, – я не оставлю ее, о чем я прямо и заявил, немедленно услышав в ответ:

– Коли в душе у вас есть хотя бы тень сомнения, сэр, после того как вы коротко узнали мое дитя, то скверна не в ней, но в вас!.. Ах, я так глупа и раздавлена горем, что цепляюсь за надежду обрести в вас друга. Хотя из-за моего признания ваша любовь к ней может охладеть, я хочу верить, что вы не откажете нам в сострадании и, как человек ученый, сумеете дать совет, у кого нам искать помощи.

– Умоляю, откройте мне ее тайну! – вскричал я, чувствуя, что схожу с ума от этих недомолвок.

– Я не вправе, – торжественно объявила она. – Я поклялась свято хранить молчание. Только она может открыться вам, если пожелает.

Миссис Кларк удалилась, оставив меня одного. Я размышлял о нашем странном разговоре, машинально перебирая какие-то книги на полке и невидящим взглядом скользя по бесчисленным следам каждодневного пребывания в этой сиротливой комнате моей милой Люси.

(Позже, в гостинице, я без конца вспоминал все эти мелочи – как много они говорили мне о чистом, нежном сердце, о безвинной жизни!)

Миссис Кларк вернулась ко мне в слезах.

– Ну вот, – обреченно молвила она, – этого я и боялась: она так любит вас, что готова пойти на отчаянный риск и все вам рассказать… Шанса удержать вас у нее почти нет, она сама понимает. Но ваше участие, если вы до него снизойдете, будет ей отрада. Приходите завтра утром, в десять, и представьте себя на месте страждущего, который в час смертельной муки уповает на милосердие: постарайтесь не выказать ни страха, ни отвращения к несчастной.

Я слабо улыбнулся:

– Не беспокойтесь.

Чтобы я испытал неприязнь к Люси? Какая нелепость!

– Ее отец любил ее, – строго заметила она, – однако отослал с глаз долой, как будто она исчадье ада!

В эту самую минуту из сада донесся заливистый смех. Я узнал голос Люси. Он звучал так, словно она стояла снаружи у раскрытого окна и внезапно увидела или услышала нечто вызвавшее у нее приступ веселья – веселья почти истерического. Не берусь сказать почему, но этот смех ужасно покоробил меня. Она ведь знала, о чем мы говорим, и должна была понимать, в каком волнении пребывает ее наперсница. Да возможно ли, чтобы Люси, всегда такая тихая и благовоспитанная… Я хотел встать и подойти к окну – полюбопытствовать, чем вызван этот несвоевременный взрыв веселья, но миссис Кларк меня опередила: положив ладонь мне на плечо, она всей своей тяжестью и властью хозяйки вернула меня на место.

– Ради бога! – сказала она, побелев и содрогнувшись. – Сидите спокойно, замрите! Пожалуйста, наберитесь терпения. Завтра утром вы все узнаете. Оставьте нас – мы прокаженные! Не пытайтесь сами узнать о нас больше.

Опять этот смех! Как мелодично он звучал – и как надрывал мне сердце! Миссис Кларк крепко держала меня – чтобы встать, мне пришлось бы вступить с ней в борьбу. Я сидел спиной к окну, однако почувствовал, как между мной и теплыми лучами солнца скользнула тень, и у меня мороз пробежал по коже. Через минуту я был свободен.

– Теперь уходите, – распорядилась миссис Кларк. – И помните: я вас предупреждала. Вы ищете правды, с которой вам не справиться. Будь моя воля, запретила бы Люси идти у вас на поводу и обещать признаться вам во всем! Поди знай, как оно обернется…

– Я не откажусь от своего намерения узнать все. Завтра в десять утра я вернусь сюда, и, надеюсь, мисс Люси благоволит встретиться со мной.

И я вышел, в душе, не скрою, уже сомневаясь в здравомыслии миссис Кларк.

У меня самого ум за разум зашел, пока я пытался разгадать смысл ее намеков и найти объяснение странному смеху в саду. Той ночью я почти не спал. Встав ни свет ни заря, я задолго до назначенного часа уже шагал по тропе через общинный луг к старой ферме. Вероятно, Люси в ту ночь не спалось, как и мне. Она шла по лугу медленной ровной поступью, задумчиво опустив глаза долу. Сколько святой чистоты было в ее одинокой фигуре!.. Я тихо приблизился к ней, и она вздрогнула от неожиданности. Я напомнил ей о том, что она сама назначила мне свидание, и начал с негодованием отметать мнимые преграды на пути к нашему счастью, ибо, увидев ее, тотчас позабыл и о давешних ужасных намеках, и о жутком припадке веселья. В моем сердце сами собой рождались пылкие слова. Она слушала мою пламенную