первого взгляда на нее я понял: что бы ни было причиной ее несчастья, в том нет ее вины! Мне стоило большого труда вовлечь ее в беседу, но если она, забывшись на миг, отвечала мне, на ее лице отражался тонкий ум, а ее ласковые серые глаза, когда они ненадолго встречались с моими, светились такой серьезностью и доверием!.. Я находил любой предлог, лишь бы увидеться с нею. Чтобы доставить удовольствие Люси, я собирал полевые цветы; придумывал все новые и новые прогулки по живописным местам; вечерами неотрывно смотрел на небо, мечтая о том, что какой-нибудь необычайный красочный эффект даст мне повод выманить миссис Кларк и Люси из дому – мы вместе взойдем на холм и будем любоваться бескрайним пурпурным сводом над головой…

Мне казалось, что Люси знает о моем чувстве, но по неведомой причине склоняется к тому, чтобы отвергнуть меня; потом вдруг я замечал – или только воображал, – что сердце ее говорит в мою пользу, что в душе ее идет борьба, и в такие (отрадные для меня) мгновения я мысленно умолял ее довериться мне и облегчить душу, даже если бы за ее душевный покой мне пришлось принести в жертву счастье всей моей жизни! Мне невыносимо было видеть, как ее бледное лицо делается еще бледнее, печаль – безысходнее, хрупкость – беззащитнее. Должен признаться, что в те достопамятные дни я написал дядюшке и, ничего не объясняя, испросил его разрешения продлить мой отдых в Харрогейте. Судите же, какую нежную заботу питал он ко мне, если уже через несколько дней я получил от него письмо с самым великодушным согласием и всего только с одним условием – соблюдать осторожность и в жаркую погоду не слишком себя утомлять.

Однажды теплым, душным вечером я, по своему обыкновению, явился на ферму. Оба окна их маленькой гостиной на первом этаже были открыты, и когда я огибал угол дома, из первого до меня донеслись голоса, и я отчетливо увидел Люси. Но когда я вошел (наружную дверь в течение дня держали открытой настежь) и постучался к ним, то застал одну миссис Кларк – она суетливо и, по видимости, бесцельно перебирала какое-то рукоделие, разложенное на столе. Я инстинктивно почувствовал, что мне предстоит важный разговор, что настала пора прояснить истинную цель моих визитов. Не скрою, меня обрадовала возможность высказаться начистоту. Мой дядя не раз намекал, что мечтает дожить до того дня, когда я приведу молодую жену, которая оживила бы и украсила собой наш дом на Ормонд-стрит. Дядюшка был богат, и я знал, что со временем унаследую его состояние, но уже и теперь я пользовался в адвокатских кругах неплохой репутацией для человека моих лет. Иными словами, со своей стороны я не видел препятствий. Другое дело, что моя избранница была окутана тайной; ее настоящая фамилия (я не сомневался, что «Кларк» не более чем фикция), ее происхождение, ее прошлая жизнь – все скрывалось под покровом неизвестности. Но ее добродетельность и чистота не нуждались в доказательствах, ибо я твердо верил в ее невинность, хотя и отдавал себе ясный отчет в том, что мне придется узнать какую-то горькую правду о причине ее скорбного уныния; и все же я без колебаний готов был разделить с нею ее невзгоды.

Миссис Кларк начала разговор с таким видом, словно отважилась наконец снять камень с души.

– Мы полагаем, сэр, по крайней мере я полагаю, что вы почти ничего о нас не знаете, как, впрочем, и мы о вас, а это никуда не годится при том близком знакомстве, которое завязалось между нами. Прошу покорно простить меня, сэр, – взволнованно прибавила она, – я женщина простая, вы уж не обижайтесь, но я должна сказать вам без обиняков, что мне… нам… кажется – вам не следует бывать у нас так часто! Бедняжка так беззащитна…

– Но отчего мне нельзя бывать у вас, мадам? – спросил я, радуясь возможности объясниться. – Мои визиты, смею вас заверить, вызваны искренней любовью к госпоже Люси и желанием внушить ей со временем ответную любовь.

Миссис Кларк покачала головой и тяжко вздохнула:

– Не нужно, сэр, – ни любить ее, ни тем паче, ради всего святого, внушать ей ответную любовь! Если теперь уже слишком поздно и вы действительно успели полюбить, забудьте ее – забудьте эти несколько недель! Ох, зачем только я позволила вам бывать у нас!.. Но что же мне делать? Мы всеми покинуты, и нам не на кого надеяться, кроме как на Всевышнего, и даже Он не хочет защитить нас от непонятной злой силы, отравляющей нашу жизнь. Что мне делать? Чем все это закончится? – Она в отчаянии заломила руки; потом резко повернулась ко мне и воскликнула: – Уезжайте, сэр! Бегите отсюда, покуда вы не привязались к ней еще сильнее. Прошу вас ради вашего же блага… умоляю вас! Вы хороший человек, вы были добры к нам, и мы всегда будем с благодарностью вспоминать о вас, но теперь уезжайте и никогда более не возвращайтесь, не ступайте на роковую стезю, с которой нам уже не свернуть!

– Нет, мадам, – сказал я, – ваш совет мне решительно не подходит. Вы заклинаете меня ради моего же блага. Если вы думали напугать меня, то напрасно. Страха нет во мне, и мое единственное желание – узнать как можно больше, узнать все! За две недели частых свиданий с госпожой Люси я не мог не увериться в ее добродетельности, как не мог не заметить – прошу простить мою дерзость, мадам, – что по тем или иным причинам вы обе очень одиноки и жизнь ваша омрачена таинственной печалью и тревогой. Знайте же: пусть сам я не облечен властью, у меня есть друзья, чья мудрость и доброта не имеют границ, и потому их можно по праву назвать всесильными. Расскажите мне, расскажите хоть что-нибудь! Отчего вы в печали? В чем ваша тайна? Зачем вы здесь? Я торжественно заявляю: о чем бы вы мне ни поведали, я не изменю своего намерения жениться на Люси и не отступлю перед трудностями, с коими я, как ее жених, могу столкнуться. Вы сетуете, что никому нет дела до вас, зачем же прогонять верного друга? Я назову вам имена тех, с кем вы при желании можете списаться и выяснить все обо мне и моих видах на будущее. Мне скрывать нечего.

Она опять покачала головой:

– Лучше вам уехать, сэр. Вы ничего о нас не знаете.

– Кроме имен, – уточнил я. – К тому же я слышал, как вы