что я сообщил, заметил дядя, этот демон не имеет над ней власти – порождение зла и порока преследует ее, но ему не дано осквернить ее чистую, добродетельную душу. Скорее всего, вслух рассуждал дядя, ОНО пыталось внушить ей неблаговидные мысли и толкнуть на неблаговидные поступки, да только Люси, в своей святой девичей невинности, ни помыслом, ни делом не запятнала себя. Итак, ОНО не властно над ее душой, но вместе с тем, увы, ставит ее в положение отверженной, лишая надежды на любовь и дружбу. И мой добрый дядя с энергией двадцатишести-, а не шестидесятилетнего человека принялся разматывать этот запутанный клубок.

Прежде всего он хотел доказать наследственное право Люси, и с этой целью вызвался разыскать мистера Гисборна, чтобы, во-первых, получить документальные свидетельства ее происхождения от килдунских Фицджеральдов, а во-вторых, выяснить как можно больше про само проклятие и те способы, которые были – если были – испробованы, дабы избавиться от призрака. Он привел мне несколько примеров, когда под воздействием молитвы и поста бесовская сила с воем и стенаниями покидала тело одержимого; просветил меня относительно странных случаев, имевших место в Новой Англии, притом сравнительно недавно[18]; вспомнил книжицу мистера Дефо, в которой автор предлагает разные методы борьбы с призраками, вплоть до успешного выдворения их туда, откуда они пожаловали[19]; и наконец, понизив голос, заговорил о жестоких практиках, с помощью которых ведьм принуждают бросить свое ремесло. Но слушать о пытках и кострах мне было невыносимо. Я высказал мнение, что Бриджет не какая-нибудь зловредная ведьма, а простая неграмотная женщина, не умеющая обуздывать свои страсти; что помимо всего прочего они с Люси одной крови и подвергнуть ее испытанию – хоть водой, хоть огнем – значит обречь на муку, а может быть, и на смерть прародительницу той, кого мы хотим избавить от мук!

Поразмыслив, дядя признал справедливость моего последнего довода – по крайней мере, он обещал, что по своему почину не откроет процесс о колдовстве, пока не будут испробованы все прочие средства для снятия злых чар, – и одобрил мое намерение для начала съездить к Бриджет и все ей рассказать.

Так я вновь оказался на постоялом дворе близ Колдхолма. Добрался я туда уже затемно. Хозяин принес мне ужин, я спросил его, что он думает о Бриджет, и услышал следующее. Старуха много лет жила совсем одна, словно отшельница или дикарка. А если изредка и сталкивалась с кем-то на своем пути, бывала резка и неприступна, как будто все обязаны ей подчиняться. Местные жители давно смирились с ее командирскими замашками – боялись ее ослушаться. Все знали: коли угодишь ей, будет тебе удача; коли пропустишь ее слова мимо ушей или пойдешь супротив ее воли, жди неприятностей, больших или малых: не на себя, так на кого-нибудь из своих близких накликаешь беду. Нельзя сказать, что она внушала окружающим ненависть, скорее – неописуемый ужас.

Наутро я отправился к ней. Она стояла и смотрела, как я приближаюсь, и от ее фигуры веяло суровым величием низложенной королевы. По лицу ее я видел, что она узнала меня и не возражает против моего визита, но молча ждет, когда я объясню причину своего появления.

– Я выяснил, что сталось с вашей дочерью, – сказал я, решив для достижения своей цели с первых же слов апеллировать к ее неугасимой любви и чувств ее не щадить. – Она умерла!

Суровая старуха не дрогнула, но рука ее непроизвольно потянулась к дверному косяку, ища опоры.

– Я знала, что ее нет на свете, – промолвила она тихим грудным голосом и, помолчав, прибавила: – Надо бы оплакать ее, да горе выжгло слезы – за столько-то лет! Расскажите мне о ней, сударь.

– Не сейчас, – ответил я, ощутив странный прилив уверенности оттого, что мне хватило духу возразить этой женщине, внушавшей мне тайный трепет. – У вас когда-то была собачка…

Эти слова задели ее, казалось, сильнее, чем известие о смерти дочери. Не дав мне договорить, она разразилась бурной тирадой:

– Была! Любимый щенок моей Мэри… последнее, что осталось у меня от нее… и его застрелили – просто так, из озорства! Он умер у меня на руках. Но помяните мое слово – убийца по сей день клянет тот час! Ибо те, кого он любит больше всех на свете, навеки прокляты за безвинно пролитую им кровь.

Глаза ее выкатились из орбит, словно она впала в транс и воочию увидела устрашающие результаты своего проклятия.

– Несчастная! – воскликнул я. – Та, кого он любил больше всех, та, на кого пало твое проклятие, – единственное дитя твоей покойной дочери!

Вся жизнь, воля, страсть вновь вернулись в ее потухшие глаза: она насквозь пронзила меня взглядом, чтобы узнать, правду ли я говорю. Затем, не задав более ни одного вопроса, не проронив ни слова, она в каком-то диком исступлении кинулась наземь и стала судорожно хватать и мять в руках ни в чем не повинные маргаритки.

– Кость от костей моих и плоть от плоти моей![20] Неужто я прокляла тебя?.. Неужто ты – проклята?

Так она стенала, простертая у моих ног, сраженная горем. Я пришел в ужас от того, что натворил. Она не желала слушать моих жалких утешений, она ничего не желала знать, кроме безмолвного подтверждения – достаточно было взглянуть на мой печальный вид! – того неопровержимого факта, что ее проклятие пало на дочь ее дочери. С каждой минутой во мне нарастал страх: а вдруг Бриджет не вынесет этой муки и отдаст богу душу – и Люси до конца своих дней не избавится от злых чар?

В тот же миг я увидел, как Люси в сопровождении миссис Кларк не спеша приближается к нам по лесной тропе. Вернее, я не столько увидел, сколько почувствовал, что это она, по тому блаженному покою, который разлился во мне, едва я сквозь заросли приметил ее фигуру. Она вышла из лесу, и чуть только наши взгляды встретились, ее ласковые, кроткие глаза озарились радостным удивлением. Потом ее взгляд упал на женщину, застывшую на земле с судорожно сжатыми кулаками, и чудные глаза до краев наполнились жалостью. Люси тотчас устремилась к несчастной. Опустившись на землю, она положила голову Бриджет себе на колени, осторожно поправив выбившиеся из-под чепца спутанные седые пряди.

– Спаси и помилуй ее, Господи! – пробормотала Люси. – Как она страдает!

Она послала нас с миссис Кларк за водой, но когда мы вернулись, Бриджет уже пришла в себя и стояла на коленях, молитвенно сложив руки и неотрывно глядя на милое, печальное