– Бриджет Фицджеральд! – изумился я. – В Антверпене?.. Скорее расскажите мне, сэр, все, что вам известно о ней.

– Разговор будет долгий, – предупредил он. – Но прежде позвольте спросить, насколько этот джентльмен… ваш дядя… осведомлен об интересующем нас предмете.

– Он знает все, что знаю я, – быстро ответил я и, взяв дядюшку за локоть, не позволил ему встать и удалиться.

– В таком случае мне предстоит держать речь перед двумя джентльменами, которые, хотя и не разделяют моих религиозных убеждений, несомненно сознают, что зло не дремлет: демоны постоянно стремятся прознать о наших греховных мыслях и по наущению своего властелина, Князя Тьмы, обратить их в богопротивные деяния. Такова вкратце моя теория о природе того греха, который зовется колдовством и который я, вопреки уверениям скептиков, отказываюсь считать досужей выдумкой. Как мы с вами хорошо знаем, Бриджет Фицджеральд повинна в сем смертном грехе. С тех пор как вы с ней виделись в последний раз, не счесть, сколько молебнов и месс было отслужено в наших церквях, сколько епитимий было наложено и исполнено, дабы Господь Бог и святые угодники, если будет на то их благая воля, смилостивились над ней и простили ее. Но этой милости она не удостоилась.

– Объясните наконец, – сказал я, – кто вы и каким образом вы связаны с Бриджет. Как она очутилась в Антверпене? Умоляю вас, сэр, расскажите мне все! Простите мое нетерпение, я болен, от лихорадки у меня мутится разум.

Он внял моей просьбе и начал с самого начала – со своего знакомства с Бриджет. Не знаю почему, но его манера и даже тон его голоса действовали на меня умиротворяюще.

– С мистером и миссис Старки я познакомился еще во время их пребывания за границей, и когда приехал в Стоунихерст исполнять обязанности капеллана в замке Шерберн, наше знакомство возобновилось, более того – я стал духовником всего семейства Старки. Дело в том, что их усадьба удалена от приходов нашей церкви, и Шерберн – ближайшее место, где можно приобщиться истинной веры. Излишне напоминать вам, что тайна исповеди свята и нерушима и духовник должен быть нем как могила. Могу сказать одно – хорошо изучив Бриджет, я пришел к убеждению, что это женщина незаурядная, наделенная необычайной силой творить и добро, и зло. Полагаю, мне удавалось время от времени оказывать ей духовную поддержку и она видела во мне преданного служителя Святой Церкви, которая наделена чудодейственной властью трогать людские сердца и облегчать тяжкое бремя грехов. Случалось, Бриджет одна, страшной ночной порой, в непогоду, шла по холмам за много миль, только чтобы исповедаться и получить отпущение. Очистившись, с миром в душе, она возвращалась к своей госпоже и своим повседневным обязанностям, и никто не догадывался, где она была в те часы, когда другие безмятежно спали в своей постели. После отъезда ее дочери… после таинственного исчезновения Мэри… мне не раз приходилось назначать ей длительную епитимью во искупление греха непокорности, ибо, начав роптать, она очень скоро впадала в более тяжкий грех богохульства. Однажды она отправилась в долгий путь, о чем вы, наверное, слышали, – ударилась в бесплодные поиски Мэри, – а я за время ее отсутствия получил приказ вернуться к моим прежним обязанностям в Антверпене и на многие годы потерял Бриджет из виду.

Несколько месяцев назад я вечером возвращался домой по переулку, ведущему от Синт-Якобскерк[21] к улице Меир[22] и вдруг увидел, что на тротуаре под уличным алтарем Скорбящей Божией Матери сидит женщина, обхватив руками колени. Свет от лампады падал на нее сверху, и лицо ее было скрыто темной тенью от капюшона. Мое призвание не позволяет мне пройти мимо человека, если я вижу, что его постигло горе и он близок к отчаянию. Я остановился и заговорил с ней. Естественно, я обратился к ней по-фламандски, полагая, что она принадлежит к местной городской бедноте. Не поднимая глаз, женщина покачала головой. Тогда я перешел на французский, и она стала отвечать мне заученными фразами, из чего я заключил, что она скорее англичанка или ирландка. Соответственно, я заговорил с ней на своем родном языке. Тут уж она узнала мой голос, вцепилась обеими руками в мою сутану и чуть ли не силой заставила меня стать рядом с ней на колени перед алтарем; я подчинился – не столько физическому понуждению, сколько ее страстному желанию.

«О Пресвятая Богородица! Ты глуха к моим мольбам, так услышь его, ведь Ты давно его знаешь, он верно служит Тебе, всего себя отдает исцелению безутешных сердец! Услышь его! – Бриджет повернулась ко мне. – Она услышит вашу молитву. Меня Она не слышит – ни Она, ни святые угодники на небесах: нечистый дух уносит мои молитвы… с того самого первого дня. Прошу, отец Бернард, помолитесь за меня!»

Я вознес молитву об утешении в скорби, не ведая, какое горе томит душу женщины, но уповая на премудрость Божией Матери. Бриджет крепко держалась за меня и тяжкими вздохами вторила моим словам. Закончив, я поднялся, осенил ее крестным знамением и хотел благословить, как вдруг она вся сжалась, словно испуганный зверек, и сказала:

«Я великая грешница, и я не была на исповеди».

«Встань, дочь моя, – ответил я, – пойдем со мной».

И я отвел ее в одну из исповедален Синт-Якобскерк.

Она преклонила колени, я приготовился слушать. Но Бриджет не сказала ни слова. Злые силы лишили ее дара речи. После она призналась мне, что уже много раз пыталась исповедаться – с тем же плачевным результатом.

У нее не было денег заплатить за надлежащий ритуал экзорцизма, а священники, к которым она обращалась, либо не могли понять ее ломаный французский (или ее ирландский английский), либо принимали ее за помешанную – надо признать, ее странная, экзальтированная манера у кого угодно вызвала бы такое подозрение – и потому не прибегли к единственному верному средству развязать ей язык, дабы она могла исповедаться в своем великом грехе, принести покаяние и в конце концов получить прощение. В отличие от них я давно знал Бриджет и чувствовал, что Господь недаром привел ко мне кающуюся грешницу. Я совершил все обряды, предписанные нашей церковью для исцеления одержимых, почитая это своим святым долгом, особенно когда узнал, что Бриджет отправилась в Антверпен только для того, чтобы найти меня и исповедаться мне. Разглашать содержание ее страшной исповеди я не вправе. Многое вы и сами знаете – если не все.

Но ей еще только предстоит избавиться от смертельной вины – и избавить пострадавших от последствий