пристегнутой к поясу фляги; над другим, умирающим, поднимали крест и быстро читали молитву, не слышную никому в этом грохочущем аду, но слышную Тому, кто взирает на нас с небес. Все это я видел, словно во сне. Наяву в те ужасные часы царила кровавая бойня. Но я догадался, что фигуры в сером, с мокрыми от крови босыми ногами, с лицами, скрытыми под вуалью, – затворницы-клариссинки, которым приказано было покинуть стены обители и идти на поле брани, в гущу кромешной муки и ежесекундной опасности.

В какой-то миг рядом со мной оказался – вернее, мелькнул, увлекаемый прочь волной рукопашной схватки, – знакомый антверпенец со свежим шрамом на лице; под натиском тел он потерял равновесие и, падая, сшиб с ног австрийского офицера – Гисборна! Прежде чем каждый из них сообразил, что происходит, антверпенец узнал своего обидчика.

– Вот те на! Англичанин Гисборн! – вскричал он и с удвоенной яростью бросился на врага.

От его сокрушительного удара англичанин рухнул, и тут из облака дыма выступила фигура в сером. Она склонилась над поверженным офицером, бесстрашно нырнув под выставленный вперед сверкающий клинок. Фламандец, уже занесший руку для смертельного удара, застыл на месте. Ни австрийцы, ни антверпенцы не причиняли вреда клариссинкам, разве что нечаянно.

– Оставь его мне, – послышался негромкий строгий голос. – Он мой заклятый враг!

Это было последнее, что я слышал. Меня самого сразила пуля, и несколько дней я провел в беспамятстве. А когда очнулся, то ощутил полное бессилие и зверский голод. Подле меня сидел мой антверпенский хозяин; узнав о моем ранении, он разыскал меня. Вид у него был изможденный. Да, битва за город продолжалась, но в нем свирепствовал голод – по слухам, некоторых эта напасть уже скосила. Пока хозяин рассказывал мне о положении дел, в его глазах стояли слезы. Но он преодолел свою слабость, и к нему вернулось природное жизнелюбие. Обо мне справлялся отец Бернард – и больше никто. (Кто еще мог справляться обо мне, в самом деле?) Отец Бернард обещал снова заглянуть после обеда. Но он не пришел, хотя я встал с постели и оделся, предвкушая нашу встречу.

Хозяин принес мне поесть, собственноручно приготовив какое-то блюдо; из чего он его сотворил, я так и не узнал, но на вкус оно было восхитительно, и с каждой ложкой силы возвращались ко мне. Добрый малый смотрел на мой восторг с благодушной, участливой улыбкой, хотя потом я заметил грусть в его глазах, и мне подумалось, что он сам с жадностью съел бы мой обед. Тогда я еще не осознал, насколько все изголодались. Внезапно за окном послышался топот множества бегущих ног. Хозяин открыл одну створку, чтобы узнать, что происходит. Снаружи донеслось слабое, надтреснутое звяканье колокола – звук этот резко выделялся на фоне привычного городского шума.

– Пресвятая Богородица! – всплеснул руками мой хозяин. – Клариссинки!

Он сгреб со стола остатки моего обеда, сунул сверток мне в руки и призвал следовать за ним. Он кинулся вниз по лестнице, хватая на ходу еще какие-то куски съестного, которые из всех дверей протягивали ему сердобольные соседки; в мгновение ока мы выскочили на улицу и присоединились к потоку людей, устремившихся к обители клариссинок. Все время, пока мы шли, в ушах раздавался пронзительный набатный звон. В этом странном людском сборище были трясущиеся, всхлипывающие старики, пожелавшие отдать последние крохи со своего стола; обливавшиеся слезами женщины, которые впопыхах вынесли из дому все свои припасы вместе с ларями, в которых они хранились, так что тяжесть ноши во многих случаях оказывалась куда больше, нежели вес содержимого; дети с красными от волнения лицами, сжимавшие в кулачках надкусанный пирожок или ломоть хлеба – свое угощение для бедных сестер; закаленные мужчины – антверпенцы и австрияки, все вперемешку, – которые размашистым шагом, сцепив зубы, не говоря ни слова, шли вперед, словно в атаку… И над всеми, отдаваясь в каждом сердце, непрерывно бренчал колокол – надрывный крик о помощи в отчаянной, крайней нужде.

Потом навстречу нам потекли ручейки людей с бледными, несчастными лицами – тех, кто уже вышел из обители, уступив место новым жертвователям.

– Скорее, скорее! – подгоняли они нас. – Сестра-клариссинка при смерти! Помирает с голоду! Господи, прости нас, прости наш город!

Мы все прибавили шагу. Толпа сама несла нас – через голые, давно не видевшие даже крошек на столах трапезные к кельям с именами насельниц на дверях. Меня вместе с другими втолкнули в келью сестры Магдалены. На ее узкой койке лежал Гисборн, белый как смерть, но еще живой. На полу стояла чашка с водой и валялась краюшка заплесневелого хлеба, которую он оттолкнул, а после не имел уже силы поднять. На стене напротив постели было начертано на латыни (с переводом на английский): «Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его»[25].

Мы дали ему немного еды, и он набросился на нее, как голодный волк, а мы поспешно вышли из кельи. Резкое, надрывное треньканье прекратилось, и раздался один торжественный гулкий удар, который во всех христианских землях означает, что душа покинула земную юдоль и отлетела в вечность. По толпе пробежал то ли вздох, то ли стон – охваченные благоговейным страхом люди на разные голоса повторяли одно и то же:

– Сестра-клариссинка при смерти!.. Сестра-клариссинка преставилась!

Толпа вновь понесла нас – теперь уже в монастырский храм. На катафалке пред алтарем лежала женщина – сестра Магдалена – Бриджет Фицджеральд. Сбоку от нее стоял отец Бернард в богослужебном облачении. Воздев над головой распятие, он именем Святой Церкви торжественно даровал умирающей полное отпущение, как если бы она только что исповедалась ему в смертном грехе. Я стал энергично проталкиваться вперед, пока не очутился близ умирающей, которая приняла последнее причастие в окружении великого множества затаивших дыхание людей. Глаза ее уже начали стекленеть, конечности деревенели; но когда обряд причащения был завершен, она вдруг приподняла голову и медленно села. От нее остались кожа да кости, но ее затухающий взор озарился непонятной радостью, и она словно в трансе указала пальцем на что-то никому не видимое: казалось, она с ликованием следит за бегством омерзительного чудовища.

– Проклятие снято с нее! – изрекла она и замертво упала навзничь.

Проклятие Гриффитсов

Глава первая

Меня всегда весьма интересовали бытующие по всему Северному Уэльсу предания и легенды об Оуэне Глендауре (или, как именуют его соотечественники, Овейне Глендуре), и я вполне разделяю чувство, которое питают к нему валлийские крестьяне, до