оной. Ни молитвы, ни мессы тут не помогут, хотя они должны придать ей стойкость, без которой невозможен подвиг чистой, бескорыстной любви и самопожертвования. Ее неистовые заклинания, ее призывы к отмщению – все ее нечестивые мольбы не достигали и не могли достичь слуха небесных заступников! Иные силы перехватили их и сделали так, что проклятия, обращенные к небесам, пали на ее плоть и кровь и, поразив тех, кого она любила, изранили и сокрушили ее сердце. Ей нужно было забыть, похоронить себя прежнюю как можно скорее, чтобы о той, прежней Бриджет больше ни слуху ни духу не было на земле! Она вступила в орден Святой Клары в смиренной надежде через непрестанное покаяние и служение ближним удостоиться в последний час отпущения грехов и отойти с миром в душе. Но до той поры невинная жертва обречена страдать. Прошу вас – не покиньте ее! Прошу не от имени колдуньи Бриджет Фицджеральд, но от имени кающейся и готовой прийти на помощь всем, кто нуждается в ней, сестры Магдалены, монахини-клариссинки.

– Сэр, – ответил я отцу Бернарду, – я уважаю вашу просьбу, однако позвольте вам заметить, что меня не нужно уговаривать сделать все возможное для блага девушки, которую я люблю и без которой не мыслю своей жизни. Если я и разлучился с ней на время, то единственно для того, чтобы найти средство помочь ей. Я принадлежу к Англиканской церкви, мой дядя пуританин – мы оба денно и нощно молимся о ней; в воскресенье в лондонских церквях отслужат молебен об избавлении страдалицы (не называя ее имени) от козней темных сил. Но вы должны знать, сэр, что никаким темным силам не смутить ее чистую душу. Жизнь ее исполнена добродетели и любви, и хотя все отвернулись от нее, ни зло, ни скверна не пристают к ней. Желал бы я иметь такую веру, как у нее!

Дядюшка счел, что пора и ему сказать свое слово.

– Дорогой племянник, – начал он, – мне кажется, что этот джентльмен, исповедуя вредную, по моему разумению, доктрину, тем не менее поступил совершенно правильно, когда наставил Бриджет на путь деятельной любви и милосердия во искупление ее грехов – ненависти и жажды мести. Тем же путем в меру наших способностей следует идти и нам, чтобы молитвы наши были услышаны: подавать милостыню, посещать сирых и обездоленных. И дабы слова не расходились с делами, я сам отправлюсь на север и позабочусь о девушке. Мне по старости лет не страшны уже ни люди, ни демоны. Я привезу ее и введу в свой дом, и пусть проклятый двойник является сколько хочет! Коллегия богословов устроит ему достойную встречу – посмотрим, как он тогда запоет!

Великодушный, отважный старик!.. Но отец Бернард пребывал в задумчивости и не спешил обнадежить нас.

– Ненависть еще тлеет в сердце Бриджет, – промолвил он, – христианское всепрощение не полностью завладело ее душой, иначе бесовская сила уже утратила бы свою власть. Если я правильно вас понял, ее внучка по-прежнему страдает от злой напасти?

– Увы, это так! – печально подтвердил я, вспомнив о последнем письме миссис Кларк.

На сем он откланялся. Впоследствии до нас дошел слух, что в Лондон он приезжал с секретной политической миссией – как агент якобитов. Так или иначе, человек он, несомненно, благородный и мудрый.

Месяц шел за месяцем без каких-либо перемен. Люси упросила моего дядю оставить ее на прежнем месте, опасаясь, как я позже выяснил, что если она – вместе со своим страшным двойником – станет жить в одном доме со мной, то моя любовь не вынесет каждодневных потрясений. На такую мысль ее натолкнуло не сомнение в силе моей любви, но простое сочувствие и нежелание надрывать мне нервы, поскольку она не единожды могла удостовериться в том убийственном впечатлении, какое производил на всех кошмарный призрак.

Я был несчастлив, мной овладело мучительное беспокойство. Почти все свое время я отдавал добрым делам, но не из любви к ближним, а только чтобы заслужить награду, и потому награды не удостоился. В конце концов я испросил у дядюшки разрешения уехать и отправился путешествовать, а вернее, скитаться без всякой цели подобно многим другим, кого гонит в путь единственное желание – бежать от себя. По странной прихоти меня занесло в Антверпен, хотя в те времена Нидерланды беспрерывно сотрясались от войн и восстаний. Вполне возможно, все то же стремление увлечься чем-нибудь посторонним и погнало меня в гущу борьбы фламандцев с австрийцами. Фламандские города бурлили, тут и там вспыхивали бунты, которые подавлялись только благодаря многочисленным австрийским гарнизонам.

Итак, я прибыл в Антверпен, навел справки об отце Бернарде и узнал, что он ненадолго уехал из города. Тогда я спросил, как мне найти обитель клариссинок. Но все, что я увидел, – это глухие серые стены, зажатые узкими улочками в самой низкой части города. Если бы я страдал от увечья или какой-нибудь гнусной болезни, если бы по той или иной причине положение мое было отчаянным, объяснил мне мой хозяин, клариссинки приняли бы меня и окружили заботой. Но я был здоров и ни в чем не нуждался. Со слов хозяина я уяснил, что сестры соблюдают строгий затвор, одеваются в рубище, ходят босые, живут подаяниями горожан и даже этими жалкими крохами делятся с бедными и убогими, которых кругом полным-полно; они не имеют сношений с внешним миром и глухи ко всему, кроме голоса людских страданий. На мой вопрос, нельзя ли мне поговорить с одной из сестер, хозяин только улыбнулся: им запрещается размыкать уста даже для того, чтобы попросить корку хлеба; тем не менее они как-то живут, да еще и других подкармливают из того, что перепадает им в виде милостыни.

– Но если все забудут о них? – разволновался я. – Что же, они станут покорно дожидаться голодной смерти и никого не известят о своей крайней нужде?

– Если того требовал бы монастырский устав, клариссинки не отклонились бы от него ни на йоту, будьте покойны; но на такой крайний случай их основательница предусмотрела спасительное средство. В обители есть колокол – по слухам, совсем маленький, и на памяти здешних жителей он ни разу не звонил; так вот, если сестры остались без еды более чем на двадцать четыре часа, им дозволено позвонить в колокол – и тогда благочестивые антверпенцы кинутся спасать своих клариссинок, которые в трудную минуту всегда приходят нам на помощь.

Мне подумалось, что спасение может ведь и запоздать; но свои мысли я оставил при себе и свернул разговор на интересующий