– Сука, сука, сука!

Вовины пальцы никак не могли протиснуться между ремнем и шеей, хотя бы ухватиться за край кожаной ленты. Пряжка тоже не поддавалась. Ефрейтор привычным жестом потянулся к поясу, но штык-нож он оставил в оружейке, как и положено. Тогда он несколько раз ударил по балке, намереваясь выбить ее из стены, но та засела слишком крепко.

– Врача! Врача, мать вашу!

Вова обхватил Костю за грудь, приподнял, ослабив натяжение удавки. Кто-то подскочил сзади, начал возиться с ремнем. Краем глаза Вова заметил кровь на лице помощника. Старлей.

Костю положили на пол. Доктор прижался ухом к его груди. Вова, не отрываясь, смотрел ему в лицо.

В лицо мальчишки, который пережил сотни зачисток, но не смог выдержать одну, у себя в голове. Который рисовал темные коридоры, но никого не хотел в них убивать. Которому здесь было не место.

– Чего замер? – спросил Вова доктора. – Давай, реанимация, массаж сердца, что вы там делаете…

– Поздно, – ответил тот.

Ефрейтор придвинулся к нему, схватил за плечо, впился пальцами так, что старлей зашипел.

– Ты что? Ты что, из-за головы на него обиделся, что стукнул тебя, да? Так я тебе ее сейчас вообще на хрен отобью. Реанимируй, я сказал!

Доктор покачал головой.

– Отставить, – сказал за спиной капитан, и не было в том голосе больше ни огня, ни командирской стали. – Хватит с парня.

Он постоял еще недолго и вышел из туалета, бросив напоследок:

– Отслужил.

XI

Лифт. Его кабина – краткая передышка между зачистками; его двери – преграда, они отсекают пережитое и увиденное на этаже; его тусклое освещение – спасение для глаз после мерцающих ламп; жужжание его тросов – иллюзия побега, сломанная надежда оставить все позади. Ведь когда тросы замолкают, меняется лишь номер на лестничной площадке.

Коридоры перестали быть одной большой ловушкой без координат, бесформенным пространством, липкой зоной заражения за пределами Корпуса. Вова стал узнавать этажи, на которые возвращался уже десятки и сотни раз, различать их. Запоминать номера.

Гигахрущ утратил ощущение бесконечности, сжался до пяти блоков на двух сотнях этажей, подконтрольных второй роте. Обрел границы.

Этаж 1889, блок Х-1456 – здесь Вова получил свой последний шрам от языкастой твари;

Этаж 1991, блок Р-1456 – здесь они потеряли Рустама, не справились с наплывом «мяса»;

Этаж 1859, блок У-1456 – здесь жила учительница, которую сжег Костя;

Этаж 1882, блок М-1456 – здесь бойцы четвертой роты захватили тварей живьем;

Этаж 1911… Зеленая слизь прожгла новобранцу перчатки, растворила плоть;

Этаж 1912… Отряд Гаврилы пытал пацана по наводке Сетьнадзора;

1890… Заварили гермы в двух квартирах с зараженными;

1812… Отряд Вовы расстрелял семью за сокрытие и помощь тунеядцам;

1966…

1915…

…

Вове снились крики. Женские крики из жилой ячейки с вырванной гермодверью. После отбоя он вновь оказывался на этаже, где повредил спину, его швыряло по коридору в темноте, било о стены среди бесконечного шума.

Во сне крики почему-то казались знакомыми, но Вове никак не удавалось встать на ноги, подойти и заглянуть в дверной проем, узнать… Скорее всего, квартиру, о которой ефрейтор уже не должен помнить, зачистили – жильцы должны были нахвататься газа, а Гаврила не стал бы медлить с приказом.

Иногда из проема выходил Костя, он твердо стоял на ногах, вырисовывал в воздухе знаки из своей тетради. Вова не видел его лица за противогазом, но почему-то был уверен, что перед ним именно рядовой Чертила.

Вряд ли Костя спланировал все именно так. Ему всего-то нужно было лекарство, чтобы вытряхнуть коридорную пыль из головы, вернуть мозги на нужную ось. Но когда он попался, понял, что за ним придут, желание помнить обернулось надеждой забыться.

Ликвидаторы перевернули вверх дном казарму, столовую, каптерку, санузлы, оружейную – весь Корпус. Но украденных из сейфа ампул так и не нашли.

Нычку в процедурной Вова показал Чертиле, когда вернул ему тетрадь, разрешил прятать там свои каракули. Ефрейтору не хотелось, чтобы они случайно попались на глаза Гавриле или капитану.

В процедурную ликвидаторы предпочитают без лишней необходимости не заглядывать.

Там, за решеткой на ржавых болтах, чья резьба давно превратилась в труху, среди кабелей, тянущихся внутри стены к экранам, Вова прятал немного конфискованного говняка, карты с голыми бабами и твердый, как дерьмо крысы, изюм в жестяной банке. Изюм Вова планировал привезти любимой в отпуск.

Он пошарил рукой, нащупал тетрадку, но так и не решился достать. Взял левее, утопил пальцы в плотном коме пыли… и нащупал картон. Достал вскрытую, но почти целую упаковку, звякнули друг о друга ампулы с коричневой жижей.

Первым желанием было пойти в туалет и выбросить их в смердящую дыру. И плевать на больную спину, плевать на Костю, который думал, что свихнулся от процедур, а на самом деле – когда попытался от них сбежать. Еще пара-тройка раз перед экраном вычеркнут рядового из Вовиной головы как очередную ошибку, как вычеркнули образ той, чью фотографию он носил под сердцем.

Значит, и на нее ему плевать. Уже? Или всегда?

Вова выругался, сжал ампулу в руке до хруста, смотрел, как капает на плитку лекарство вперемешку с кровью.

В коробке еще оставалось много. Если использовать через раз, хватит на пару кварталов трезвости.

Препарат обжигал язык горечью, покалывал небо, растекался по телу горячей волной. Волна доходила до кончиков пальцев и возвращалась обратно, к голове, окутывала плотной невесомой дымкой, через которую не могли пробиться картинки с экранов процедурной.

Вова вспоминал зачистку за зачисткой. Брел по длинному коридору мимо еще не так давно запертых герм, где-то останавливался, чтобы рассмотреть детали, где-то спешил, стараясь не вглядываться, а где-то отстранялся от ужаса.

Ампул было даже больше, чем необходимо. Уже после второй ефрейтор стал узнавать этажи, а после пятой ему начали сниться женские крики и Костя.

После десятой Вова дошел до конца коридора. И вспомнил девушку с фотографии. И ее глаза для него были самыми прекрасными в Гигахруще.

– Шо, Вовчик, не спится? – Хохол прикрыл за собой дверь туалета. Зевнул и зашел в кабинку.

В ту самую, в которой повесился Костя. Вову передернуло. Он не ответил, сплюнул в умывальник желтоватую, тягучую от махры слюну. Нагнулся и утопил докуренную папиросу в кучке таких же. Кучка развалилась, пепел пересыпался через край консервной банки с красной этикеткой. В горле застрял горький ком, будто едкая табачная смола осела в зобу конденсатом из папиросного дыма.

Вова прокашлялся, дождался, когда журчание в кабинке смолкнет. Спросил:

– Так как тебя сюда все-таки занесло? В ликвидаторы.

Хохол вышел из кабинки, почесываясь, замер перед умывальником в раздумьях. Он уже слышал этот вопрос от ефрейтора, но вряд ли помнил.

– Так это… – протянул сонно. – Какая…

Ликвидаторы не говорят «не помню», они говорят: «какая разница?».

– Ага, ага. – Вова потер зудящие от недосыпа глаза. Все реже ему удавалось отдохнуть, все чаще кошмары