Вова смотрел на слипшийся ком плоти – влажный, бугристый, с торчащими кое-где волосами и потемневшими ошметками одежды, – и думал о боли. Об одновременной агонии миллионов нервных окончаний, которую испытало это месиво в ту последнюю секунду, когда еще было человеком.

Биомассу обдало струей из огнемета. Плоть лопнула, почернела, зашкворчала, стала отваливаться обугленными кусками.

– Ефрейтор, доложите, прием, – ожила на плече рация.

– Заканчиваем.

– Надо осмотреть школьный этаж, это всего на девять этажей выше вас. Они там уже почти пять часов ждут.

Вова присвистнул. Школьные этажи – это ПО, приоритетный объект. Если к ним за это время даже отряд из другой роты не прислали, значит, и у соседей с людьми все плохо.

– Возьми человека, оцените обстановку. Если все хорошо, справляйтесь своими силами, если нет, мы подскочим, дождитесь.

– Принял, товарищ сержант. Конец связи. – Вова выключил рацию и повернулся к огнеметчику. – Чертила, со мной.

После того как погиб Рустам, Костю приставили к их отряду. Ефрейтор забрал грабли у одного из рядовых, тащить контейнер для слизи девять этажей пешком он не собирался.

Тетрадку Косте он отдал, а вот с портретом ничего не вышло: стоило Вове начать припоминать отдельные детали внешности, он тотчас сбивался, ругался себе под нос и начинал сначала, но снова без толку. Чертила так и не закончил ни одного наброска.

– Газ, – сказал ефрейтор.

На школьных этажах лишь время от времени побулькивала слизь. Тварей не было.

– Сами справимся. – Вова кивнул рядовому.

Работая граблями, он прислушивался к ощущениям в спине – боль притихла. Не ушла, лишь затаилась, но даже эту передышку ефрейтор воспринимал как благо. Вчера после зачистки прихватило так, что он не выдержал, откупорил ампулу с лекарством от старлея, не дожидаясь отбоя, перед самыми процедурами.

В голове разом помутнело, как если не курить несколько смен подряд, а потом прикончить папиросу одной затяжкой. Из процедурной Вова вышел, все еще пошатываясь и с ужасом наблюдая за сослуживцами. За их непроницаемыми лицами, за опустевшим взглядом без единой мысли, за ровной, как по натянутой нити, походкой.

Вове приходилось видеть тех, кому процедуры начисто изжарили мозги. От человека оставалась лишь оболочка, не способная поддержать разговор. Она продолжала есть по инерции, если дать ей биоконцентрат, стрелять по инерции, если всучить автомат и показать на тварь, но могла забыть сходить в туалет и мочилась в штаны. С инстинктом самосохранения у оболочек тоже было туго, поэтому долго в Корпусе они не задерживались.

Вове показалось, что после процедур весь его отряд стал таким. Но уже через несколько минут бойцы начали приходить в себя и снова напоминали живых людей, а не пластмассовых солдатиков, Хохол даже привычно отмочил какую-то шутку. И тогда Вову чуть не вывернуло.

Он понял, что не замечал этого раньше, потому что раньше и сам был таким. Вова по-прежнему не помнил, что происходило в процедурной, но в этот раз что-то пошло иначе, будто странное лекарство старлея не позволило картинкам с экрана забраться в голову ефрейтора так же глубоко, как обычно.

…Собранная в кучу слизь шипела под струей огнемета и сгорала почти без остатка. На ПО всегда устанавливались вытяжки, но ликвидаторам приходилось включать их вручную, и сейчас вентиляторы шумели, забирая из коридоров отравленный воздух. Вова достал из вещмешка бутылку с пульверизатором и тщательно смочил все поверхности и углы, еще недавно зараженные слизью. Всего лишь вода с высоким содержанием соли и хлорки, но на школьных этажах обязательно была хоть какая-нибудь дезинфекция.

Вова думал о вчерашнем случае на заводе. Тварь, которую он убил, точно не была обычным порождением, но, в отличие от предыдущих зачисток, Вова точно знал, что видел. После процедур воспоминания об этажах не стираются начисто, лишь размягчаются, как древний сухарь в воде, становятся зыбкими, как сны, – ускользают, стоит лишь попытаться сосредоточиться на конкретной детали. Вчерашнюю смену ефрейтор помнил слишком отчетливо.

После зачистки ПО нельзя уходить сразу, прежде следует убедиться в сохранности гражданских. Если это школьные этажи, то в особенности – детей. Вова постучал в дверь ближайшего кабинета.

– Ликвидационный Корпус, открывайте! Зачистка завершена.

Его встретили изможденные, влажные от жары лица.

– Дети, плюем на бумажки. – Немолодая учительница стянула толстые очки, устало коснулась переносицы.

Вова старался не думать, что самый простой тест – на деле та еще формальность. Если бы герма была неисправна, Самосбор бы не оставил в классе ничего живого… Ничего человеческого уж точно. Если заражение произошло уже после того, как смолкли сирены, у всех оно могло проявиться по-разному.

Чисто. Прозрачные тягучие детские слюни.

В другом кабинете то же самое, лишь благодарно-восхищенные, с искорками любопытства взгляды детей и укоризненные – учителей. Накрой их Самосбор на пару смен, сидели бы, никуда не делись: доедали биоконцентраты из спецзапаса, какали в ведро и стонали от духоты. Но бывает и так, что Самосбор длится всего несколько минут, и стоит ликвидаторам задержаться на часы, как среди гражданских тут же намечаются недовольные.

Вова вышел в коридор и посмотрел на открытую дверь последнего кабинета. Рядовой не выходил слишком долго.

В классе стояла тишина. Чертила мялся около первой парты, поглядывая на обслюнявленные детьми бумажки, но непременно возвращаясь взглядом к молоденькой учительнице и расстегнутому вороту ее блузки.

«Симпатичная», – подумал Вова, заходя в класс.

– Здравствуйте, – кивнула она ему.

Ефрейтор не ответил, спросил у Кости:

– Чисто?

Рядовой комкал в руке листочек.

– Как вас зовут? – спросил он, пристально глядя на девушку.

– Груздева Антонина Ивановна, блок «У» четырнадцать пятьдесят шесть дробь два, этаж восемнадцать пятьдесят девять.

– У вас все в порядке, Антонина?

Она замялась лишь на мгновение, кивнула:

– Да.

Вова посмотрел на детей: тихие, глаза прячут, никто не замер в восхищении, разглядывая огнемет, никто не попросил подержать грабли.

– Доложите, – затрещала рация.

– Рядовой! – Вова посмотрел на Чертилу.

Тот коротко кивнул и двинулся к выходу, на самом пороге замер и вновь обернулся к учительнице.

– Берегите себя, Антонина.

Уже на лестнице до Вовы дошло, что же его так смутило в том классе. Он толкнул рядового в спину.

– Втюрился! Она ж тебе понравилась, Чертила! Ну скажи, понравилась?

Рядовой пожал плечами, не столько от неопределенности, сколько от нежелания отвечать.

– Понравилась, – заключил Вова и снова ткнул Костю, пропустив мимо внимания ответ не по уставу.

Ефрейтор пошел вперед, сделавшись серьезным и продолжая говорить:

– Ты ее найди, как в увал пойдешь. Пока помнишь, найди.

***

Ступню никак не удавалось отмыть. Антонина больше часа терла грубой мочалкой пятку, пальцы и подошву, превозмогая вначале щекотку, а потом и боль. Нога лишь раскраснелась, но выглядела обычной, только на ощупь оставалась противно скользкой, будто намыленной. И это невидимое «мыло» никак не получалось смыть ни водой, ни хлоркой.

Антонина долго не могла уснуть, перед глазами стоял черный противогаз ликвидатора. Слишком надолго он задержался в классе, слишком