class="p1">Гордей Змеев очень обиделся.

И он бы наверняка ушел в туалет.

Плакать.

Если бы у него только была такая возможность.

Из-за того, что насекомые практически заполонили лес, ориентироваться было очень трудно.

Поначалу они надеялись быстро найти проклятое место, а вместе с ним и своих незадачливых сокурсников, но чем дольше они шли, тем яснее становилась одна простая и весьма неприглядная истина — они просто напросто заблудились.

Болотный огонек Змеева начал мелко подрагивать, стоило только вдалеке послышаться душераздирающему вою.

— Ну что, позер, струсил?

Гордей моментально вскинулся.

— Кто? Я? Да ты вообще знаешь, кто я такой? Да я по таким лесам с детства хожу, это у меня вместо утренних пробежек, ясно? Чего тут бояться? О себе лучше побеспокойся, смотри, не посей браслет, — его взгляд скользнув вниз к пустому запястью Платона. — Где твой браслет?!

Платон никак не стал комментировать откровенное вранье в самом начале этого бессмысленного хвастовства.

— Я не собираюсь дважды наступать на одни и те же грабли, — сказал он. — Знаешь, каким именно образом я очутился в академии в прошлый раз? Думаешь, я свалил подальше от опасности, кинув сестру в лесу? Ага, конечно. Лукьян швырнул в нас, то есть в меня, Евжену и эту, как там ее…

— Глинскую, — подсказал Гордей.

Судя по всему ее имя вызывало в нем вполне определенные неприятные воспоминания. Платон не мог припомнить ни одного раза, когда бы Гордей назвал ее по имени.

Была бы воля Змеевых, они бы вообще всем запретили называть девочек Надями.

— … Глинскую, да, световым взрывом.

— Наверняка он что-то задумал!

— Ага, решил облегчить тебе задачу и похоронить себя своими силами. Но интеллект у него на уровне всей нашей комнаты, поэтому Дафнюшку отправить в академию он не додумался.

Попадавшиеся им по пути деревья выглядели высохшими и очень старыми. Под ногами по-прежнему носились полчища муравьев, а луна и звезды смотрелись невероятно тусклыми, как если бы на весь лес кто-то накинул тонкую прозрачную вуаль. Ее было нелегко заметить, если не приглядываться.

— Он не так прост, как кажется, — стоял на своем Змеев.

Платон тяжело вздохнул. Его уже порядком достали эти разговоры. Неважно, где и с кем находился Гордей Змеев, о чем там говорили ранее и куда шел сам разговор, он обязательно влезал сво своими пятью копейками — Лукьян Хилков страшный заговорщик, который что-то замышляет.

Он украл солнце, луну и звезды, угнал лучшую карету Гордея, дал списать неправильные ответы на контрольной (специально!) и плюнул утром в чай.

Гордей при каждом удобном (а для остальных как раз — очень неудобном) случае орал и тыкал в заговорщика пальцем.

Заговорщик в этот момент обычно поскальзывался на ровном месте, ронял стопку учебников или — от катастрофической невнимательности не замечал закрытую дверь и влетал в нее на полном ходу.

— Он притворяется!

Платон очень сильно сомневался, что кому-то и в самом деле захочется притворяться постоянным обитателем медицинского корпуса.

Платон был там лишь однажды, когда Иларион разбил ему лоб деревянным мечом на занятии по ратному делу, и Платон мог с уверенностью сказать — там была отвратная еда, никому бы и в голову не пришло торчать там дольше положенного по доброй воле.

— Это ты тут притворяешься, — покивал сам себе Платон. — Адекватным.

Лукьян Хилков был подозрительным типом?

Да он был святым!

Он на все это практически не обращал внимания!

На его месте Платон бы сутками сидел у ректора под дверью с просьбой поменять ему комнату.

И очень жаль, что Лукьян этого не делал, потому что когда это делал Платон, оно почему-то не работало.

— Взрослые люди умеют договариваться, — многозначительно говорил ректор.

И убегал сверкая пятками.

— Племяннику своему это скажи, — скрипел зубами от досады Платон. — Пусть с башкой своей договорится.

Иногда он пускался в погоню, иногда нет.

В любом случае, ректору всегда удавалось от него оторваться, так что все попытки улучшить свои жилищные условия неизменно терпели фиаско.

— Когда вы все поймете, что я прав будет уже поздно!

Платон только отмахнулся от него.

— Да-да, все мы пожалеем, что не слушали тебя. Сейчас это не главная проблема. Главная проблема — как найти Лукьяна и Дафнюшку. Знаешь какие-нибудь заклинания поиска?

— Для заклинаний поиска нужны какие-то их вещи, гений.

— Сейчас посмотрим, что у нас тут есть.

— Где… Откуда у тебя этот мешок?!

— Откуда-откуда, у дяди твоего стащил, когда тот отвернулся. Что, не узнаешь? А зря. Это карман отрицания, между прочим, и внутри него — все конфискованные у студентов до церемонии артефакты. Кто молодец? Я молодец. И браслеты я туда побросал заодно, вот на них и можно накинуть заклинание поиска попробовать, год с ними все-таки ходили, чем не личная вещь.

— Не получится, браслеты восприимчивы только к магическому контуру академии, работают на ограничение и призыв, в остальном — абсолютно бесполезны.

— Прям как ты.

— Кто бы говорил!

— Кстати, пока я не забыл, бросай свой. Внутри мешка он совсем работать не будет. Я не собираюсь тут в случае чего один со всем разбираться.

— Это глупость полная, снимать браслет! А если мы попадем в засаду?

— Струсил?

— Я?! Да никогда! На, бери, доволен теперь?

— Не особо. Вот если бы еще тебя в мешок удалось скинуть. Там же наверняка и звукоизоляция есть.

— Что сказал?!

Разгорающуюся перепалку прервал долгий протяжный вой из глубины леса. И теперь — он раздавался значительно ближе. Судя по всему, их вопли привлекли каких-то тварей, и теперь те направлялись сюда. И Платон очень сильно сомневался, что эта встреча принесет им хоть что-то хорошее.

Так что не желая больше тратить время попусту он выбрал первую попавшуюся более-менее проходимую тропинку и стремительно зашагал по ней, оставив Гордея Змеева позади.

Впрочем отвязаться от Змеева было также сложно, как убедить Оленьку Ольхову со второго курса, что у нее нет совершенно никаких шансов на взаимность. Это было заранее провальное мероприятие. У Гордея Змеева перед Оленькой было лишь одно неоспоримое преимущество — он не подсовывал под дверь их комнаты слащавые любовные записки, надушенные до такой степени, что им приходилось буквально круглый год жить с распахнутым настежь окном.

Под очень-очень осуждающим взглядом Лукьяна.

Чихающего, кашляющего и — с красным носом.

Но что Платон мог с собой поделать? Его популярность была поистине разрушительна.

Когда вой стал более-менее приглушенным, Платон наконец перестал прислушиваться к каждому шороху и вновь переключил все свое внимание на мешок с артефактами.

— Ну что, есть что-то полезное?

Терпение — это добродетель. Неудивительно, что у пропащего Гордея