и культурными фактами.[664] Противостояние и подавление воспринимаются лишь на дискурсивном уровне, как считают в своей критике Бенита Пэрри и прежде всего Аяз Ахмад,[665] исходя из типично марксистской, политико-экономической точки зрения.

Упрек в культурализме, который часто слышен в адрес наук о культуре в целом, в особой мере касается постколониального поворота. Потому что его фиксированность на дискурсной системе с течением времени ведет к игнорированию экономических условий, а также к игнорированию социального насилия в пользу насилия эпистемологического.[666] Культурно-теоретический перевес постколониального поворота тем самым способствует дисбалансу в анализе, притупляющему остроту постколониализма как критического проекта,[667] и – как говорит Бенита Пэрри – порождает «безразличие к социальным объяснениям».[668] В противовес такому культуралистскому сужению ракурса в дискурсном анализе колониализма Пэрри и другие требуют вновь обратить внимание на отношения господства и эксплуатации, на практику социального противостояния и т. д.,[669] а также, не в последнюю очередь, на выявление пространственной материальности,[670] которое способствовало возникновению и пространственного поворота.

Однако критика в адрес постколониализма касается не только утраты исторической ориентации и материальности. Она затрагивает и его позиционирование в горизонте глобализации. В этом аргументативном поле рождается вопрос, не переходит ли критический постколониализм в новый интеллектуальный неоколониализм, чересчур беспроблемно встраиваясь в динамику глобального капитализма и нейтрализуя изначально критический постколониальный пыл. На это указывает и тот факт, что, будучи интегрированным – как утверждает Грэм Хагган – в глобальную циркуляцию ценностей и идей, культурные различия сделались легко потребляемыми. Признание «культурно Другого» здесь хоть и сохраняется, но становится брендом «глобальной индустрии различий, где знаки культурной инаковости, оказавшиеся предметом торговли, превратились в валюту, которую заинтересованные группы из метрополий продают, покупают и обменивают».[671] В тот же глобальный сценарий помещает постколониальный дискурс прежде всего Ариф Дирлик. Познавательна в этом плане его ключевая статья «Постколониальная аура. Критика третьего мира в эпоху глобального капитализма» (1994).[672] Согласно его идее, постколониальный поворот также оказывается эффектом глобального распространения постколониальной эпистемологии. Потому и стираются локальные и исторические различия между теми или иными постколониальными отношениями, которые обладают столь решающей значимостью для постколониализма.[673] Как утверждает Дирлик, постколониальный поворот следует тем же путем, что и транснациональный капитализм. В пользу этого тезиса, несомненно, говорит то, что постколониальный поворот является первым среди новых ориентиров в культурологии, который изначально расширяется не только междисциплинарно, но и интернационально, даже глобально, и что «поворотом» он становится лишь благодаря своему глобальному распространению. Он внес существенный вклад в еще большую интернационализацию наук о культуре и их глобализацию в качестве интеллектуального движения. Служит ли он тем самым параллельным ответом на новые требования экономической глобализации? Как бы то ни было, складывается впечатление, что даже при всей своей критической направленности – например, в вопросе о переопределении центра и периферии – постколониальный поворот все еще остается в твердых руках европейских теоретических центров.[674] Дирлик, один из немногих подчеркивающий и критикующий такое параллельное развитие, утверждает, что это полностью соответствует трансформациям пост-национально-государственного глобального капитализма. «Постколониализм», таким образом, становится предвестником идеи о «соучастии» интеллигенции в глобальном капитализме.[675]

Даже если некоторые голоса говорят о проявлениях усталости постколониального поворота и выступают за то, чтобы «двигаться за пределы постколониализма»,[676] одно здесь можно сказать наверняка: для постколониального подхода особенно велика опасность оказаться поглощенным исследованиями глобализации и тем самым пожертвовать анализом постколониальной неодинаковости ради гипотезы об охватывающей весь мир динамике глобализации. Потому следует серьезно прислушаться к предложениям сделать постколониальный поворот открытым для критики глобализации, направить его в русло критического участия в глобализационном процессе[677] – при том что тогда, возможно, удалось бы даже сократить проблематичную диспропорцию между политическими решениями (к примеру, по Иракской войне или по войне с терроризмом) и постколониальными исследованиями несхожести и различий.

Постколониальный поворот, и без того примыкающий к дискуссиям о глобализации, мог бы таким образом примкнуть или в еще большей степени обратиться к методологически профилированному критическому анализу культурной глобализации. К этому следовало бы привлечь и другие новые ориентиры наук о культуре и новые теоретические координаты. Здесь следует вспомнить не только концепцию «Империи» (Майкл Хардт и Антонио Негри), которая выходит за рамки парадигмы империализма, освобождаясь от уз центризма.[678] Намечаются также подходы, ведущие постколониальный поворот в сторону «глокальной» интерпретации (в том числе и литературных текстов) – к примеру, через введение единой оси глобальности и локальности в колониально-постколониальные отношения.[679] Заслуживает упоминания и предложенный Ульрихом Беком «методологический космополитизм», который охватывает исключительно «постколониальный момент»,[680] требуя вовлечения исключенных Других в собственное самопонимание в качестве необходимого рефлексивного горизонта исследований глобализации.[681] Подходы «новой имперской истории» («new imperial history»)[682] намечают дальнейшие координаты, задаваясь вопросом о значении сохраняющейся национальной государственности после «имперского поворота» («imperial turn») и выступая в этом контексте с предложением новой концептуализации «региональных исследований» (area studies) и «культурной глобализации». Глобальная трансформация самого постколониального поворота намечается в конечном счете и там, где прослеживаются постколониальные стратегии действия в изменившихся контекстах их применения – например, в сфере потребления.[683]

Эти и другие возможные векторы постколониального поворота наводят на мысль о необходимости продолжить систематически развивать центральное понятие гибридности, так чтобы оно охватывало сопутствующие глобализации процессы гибридизации в той же мере, что и транскультурные медиальные связи.[684] Чтобы постколониальный поворот не оказался в ловушке метаязыка собственной теории, можно было бы опять-таки направить оптику на конкретные процессы посредничества и переговоров, обратившись к аналитической оси «глобальное/локальное» со всеми ее асимметриями. Методологическим подспорьем послужит здесь категория перевода как одно из основных понятий наук о культуре и обществе.

Избранная литература

Adelson, Leslie A. The Turkish Turn in Contemporary German Literature. Towards a New Critical Grammar of Migration. New York, Basingstoke, 2005.

Ashcroft, Bill; Griffiths, Gareth; Tiffin, Helen (eds.): The Empire Writes Back. Theory and Practice in Post-Colonial Literatures. London, New York, 1989.

Idem. The Post-Colonial Studies Reader. London, New York, 1995.

Idem. Key Concepts in Post-Colonial Studies. London, New York, 1998.

Bhabha, Homi K. Die Verortung der Kultur. Tübingen, 2000.

Bronfen, Elisabeth; Marius, Benjamin (Hg.): Hybride Kulturen. Beiträge zur anglo-amerikanischen Multikulturalismusdebatte. Tübingen, 1997.

Brydon, Diana (ed.): Postcolonialism. Critical Concepts in Literary and Cultural Studies. 5 vols. London, New York, 2000.

Castle, Gregory (ed.): Postcolonial Discourses. A Reader. Oxford, 2001.

Castro Varela, María do Mar; Dhawan, Nikita. Postkoloniale Theorie. Eine kritische Einführung. Bielefeld, 2005.