Ш е в е л е в. Если бы хоть противогангренозная сыворотка…

В а р я. Откуда же?

Пауза.

Ампутация, значит?

Ш е в е л е в. До госпиталя довезем — тогда.

Варя посмотрела на него, тотчас отвела взгляд.

По-твоему, не довезем? Бросить их, да? Пусть сами выползают?

В а р я. Почему сами? Я от них никуда. И ты тоже. Операцию ему сделаем сегодня. Надо же — сам говоришь.

Ш е в е л е в. Савельеву тоже надо было.

В а р я. Ну, не сумел ты с Савельевым. Рана такая. Вася-то при чем?

Невдалеке залп.

Ш е в е л е в. Не могу я. Неужели не понимаешь? (Выходит.)

В а р я. Господи, все израненные, всех изуродовала война эта проклятая. Стрелять раньше, чем жить, выучились.

В распахнутые ворота с лопатами в руках молча входят  Д о р о н и н, П л ю щ  и  Р о г а т и н, только что похоронившие Политрука. Не глядя друг на друга, бросают лопаты к сараю, разбредаются по двору. Доронин присел к светящемуся окну, достал из-за пазухи книгу, листает. Рогатин взял доску, что-то мастерит. Достал из кармана кисет, рваный клочок бумаги, пытается свернуть самокрутку. Плющ скрывается за домом.

Р о г а т и н (убедившись, что самокрутку смастерить не удается). Гляжу, с книжкой все. Ценная, видно, книжка?

Д о р о н и н. Кант.

Р о г а т и н. Чего?

Д о р о н и н. Написал Кант.

Р о г а т и н. Еврей, что ли?

Д о р о н и н. Немец.

Р о г а т и н. Это как немец? Что ж на нее смотреть тогда? Вон он какой — немец. (Жест в сторону сарая.) С ним по-людски, по справедливости. Картошки отварил, понес ему, раз глядеть за ним приставлен. Ну, подгнившая малость картошка, так нету ж другой, едим, не давимся. А он, подлюга, миску эту в навоз конский.

Д о р о н и н. Разные есть немцы.

Р о г а т и н. Это да, разные. Жил у нас в поселке один. Лискоф. Фамилия вроде русская, только на немецкий манер — фэкать надо в конце. Цветочки вокруг дома посадил, сына на инженера выучил. Умный немец. Справедливый. За табачком или за газеткой придешь — всегда сыщет. Некурящий сам?

Д о р о н и н. Бросил. Одышка.

Р о г а т и н. Не по-русски вроде написано.

Д о р о н и н. В окопе подобрал. В немецком.

Р о г а т и н. Вон оно что… Бумажка, смотрю, очень пригодная. А то у лесника старые больно книжки. Листки толстые. Не годятся для курева.

Д о р о н и н. Пробовали?

Р о г а т и н. Как можно? Книжки ведь. Чужие. Старые. Столько лет в хозяйстве держит. Умные, значит, мысли в них. У вас тоже, видно, от книжек умные? Про Одессу свою небось думаете?

Д о р о н и н. Почему про свою?

Р о г а т и н. Не оттуда разве сам?

Д о р о н и н. Я? И не был никогда. Собирался только.

Р о г а т и н. Отчего ж все спрашиваешь про нее?

Д о р о н и н. Держится ведь.

Р о г а т и н. Это да, держится. Нас бы с вами туда.

Д о р о н и н. Нет, нет, только не меня. С моим-то невезением!.. И слава богу, что без меня.

Р о г а т и н. Вы не горюйте. Это, может, по-перву только. А потом наладится. Главное, живым отсюда выкарабкаться. (Осмотрелся вокруг.) Не видать Шевелева?

Д о р о н и н. Нет вроде.

Р о г а т и н (пошарил за бревнами, достал фляжку). Хлебни-ка.

Д о р о н и н. Что это?

Р о г а т и н. Хлебни, разберешься. Только не дыши, чтоб горло не пожечь. Погоди, дай я сначала. Пробу сниму, не выдохся ли. (Отпил глоток, крякнул.) Во шибанул! В яблочко. Давай! Глоток, он не повредит. Медицинский.

Доронин берет фляжку.

Воздух в себя вбери и туда его.

Доронин пьет.

Вот так. А теперь выдохни.

Доронин пьет.

Эй!.. Ты чего, чего присосался? Ты чего ж это делаешь с продуктом? Отдай! Добром прошу, отдай! (Вдруг вскочил, вытянулся.) Здравия желаю, товарищ военврач!

Доронин только тогда оторвал фляжку от губ. Рогатин вмиг выхватил ее.

Тебе из бочки надо, понял?

Д о р о н и н. А этот где? Военврач…

Р о г а т и н. А… Спутал. Оказывается, ворона летела. А ты поймал. (Отпил пару глотков, крякнул.) Хорошо! Теперь бы дымком горло ополоснуть. Бумажка вся вышла.

Д о р о н и н (протянул ему книгу). Рвите.

Р о г а т и н. Я что? И потерпеть могу. Ежели умные мысли…

Д о р о н и н. У меня весьма. Прикидываю, можно ли завернуть в листок бутерброд с ветчиной. Одним бутербродом больше, меньше — какая разница?

Р о г а т и н. А где ветчина-то?

Д о р о н и н. В буфете. В институтском. Великолепная, должен вам сказать, ветчина.

Р о г а т и н. А… (Оторвал листок, отделив от него кусочек, запасливо прячет остаток в карман, сворачивает самокрутку.) Я больше сальце. Сам солю, бабу до этого дела не допускаю. Беленькое выходит, во рту тает. (Затягивается.) Хорошо! В самый раз теперь по болоту.

Д о р о н и н. Куда?

Р о г а т и н. К своим, куда?.. Чего тут высидишь? Немца дождешься, а так чего? А он какой — немец? Картошку отварную — в навоз… Каких только приказов мне ни давали, а такой кары не было, чтобы фрица стеречь, когда он и от пищи рожу воротит и до ветру не просится, а глянет на тебя — точно два булыжника в башку летят. Уходить вам надо.

Д о р о н и н. А вам?

Р о г а т и н. При госпитале я. Не положено мне. Если бы раненый был, как вы, тогда другое дело. Или, скажем, нужда у вас такая явилась — к своим выйти. Тогда и я, значит, при вас. Раненых сопровождать — у меня служба такая. Вы в случае чего и подтвердить можете, что раненого сопровождаю, верно?

Д о р о н и н. А остальные как? Раненые. Кто идти не может?

Р о г а т и н. Уж я ли для них не крутился? И таскал, и обмывал, и с ложки кормил. С машиной вон… пальцы поотбивал. Да что пальцы — и руки бы подложил, если бы помощь от того была. Так какая теперь с меня для них помощь? Ну, крестик вон Савельеву сколотил. (Показывает сколоченный им во время разговора с Дорониным крест.) Добрый крестик, верно?

Д о р о н и н. Выходит, решили откупиться крестиком?

Р о г а т и н. Это как?

Д о р о н и н. Решили… А мне чем прикажете? Какое мне оправдание придумать? Что не я первый бросил — меня прежде бросили, забыли меня в болоте? Что от обреченных ушел, что не я их обрек? Что в живом во мне больше смысла, чем в мертвом? Да был ли он — этот смысл? Был ли он, если ада этого до того, как начался он, не разглядел?

Р о г а т и н. Ты что мучаешь себя? Разве ж ты мог? Разве тебя послушал бы кто?

Д о р о н и н. Слушали меня. В том-то и дело — слушали. Каждый день по четыре часа — два курса. А я им о немецкой романтической поэзии. Пылал праведным гневом, когда на лекциях читали газеты со сводками из Испании. Тоска какая, Рогатин! Прожил как бездарно! Делал не то, любил не тех…

Р о г а т и н. Ты что хоронишь-то себя? Впереди у тебя все. К своим только выбраться надо. Может, и для раненых-то лучше, если выберешься. Может, наши за Аникеевкой стоят. Расскажешь им как есть, а они десант сюда или с наступлением. Ты ж не я, ты сумеешь, послушают тебя.